Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Алахыс согласно кивал, но лицо его, едва различимое в темноте, было еще темнее, он не чувствовал за собой властной силы.

Хоронясь днями в степных ложбинах и лесных зарослях, а ночами под прикрытием тьмы, четыре тумэна Тэмучина собрались в условленном месте. Разведчики Алахыса принесли весть о том, что тангуты начали посевную и ни о чем не подозревают. И ждать, пока они прозреют, ни к чему: нужно начинать военное наступление, сеять дождь стрел с небес и сажать лес пик на земле. Давно оседлый народ и забывший ратную страду подвержен быстрой панике – он побежит, трусливо потряхивая жирными курдюками.

Тэмучин уловил, что онгутские тойоны избегают его, однако это посчитал мелким и незначительным перед лицом большого дела. Он собрал людей, которые хорошо знакомы с землей Хосун, населенной тангутами, и они соорудили из камней и песка маленькое ее подобие, состоящее из больших и малых речек, степи с ее впадинами, с горами и перевалами. Они обозначили речные броды, природные укрытия и боевые укрепления. Они дали представление о расстояниях и приметных местах, разделенных этими расстояниями в кесах. Только после этого Тэмучин собрал своих военачальников, заранее зная, что им скажет. А скажет он о том, что решил начать войну. Скажет, что по предупреждению людей, неустанно желающих монголам добра и связывающих жизнь своих племен и народов с монгольским блистательным будущим, далеких от монголов по расстояниям и по родству, но близких по устремлениям, произвел разведку. Разведка выяснила, что вождь земли хосунской Лунг-Судургу, встревоженный тем, что, вчера еще голопузые, монголы сегодня набирают силу, разослал гонцов к джирдженам, уйгурам, кыргызам, китайцам, хоро-туматам с тем, чтобы объединить их в военный союз против монголов.

Он скажет, что решил не дожидаться их усиления, а напасть на народ Лунг-Судургу внезапно, хотя до сей поры ни на кого не нападал первым. Мы победим, скажет он, но бойтесь оставлять после себя семя вражды и гнева, нам еще не раз предстоит вернуться сюда, на землю, которая станет нашей. Нашими должны стать и люди этой земли. Равными нам, а не черными рабами. А потому обходите стороной каждый клочок земли, засеянный ими, лошадей пасите вблизи водоемов. Малочисленные войска тангутов рассеивайте, но не преследуйте: пусть бегут к своим и множат панические слухи. Большое войско, скажет Тэмучин, стремитесь окружить на открытом месте и также рассеять и обратить в отступ или бегство. Остерегайтесь потерь в своих рядах – нас мало, но мы имеем поводья за спиной сынов солнечных Айыы, и мы претворяем на земле волю Божью. Он наблюдает за нами, он охранит нас и умножит наши силы…

Так он и сказал на военном совете.

На заре следующего дня монголы ударили по земле хосунской разом в нескольких направлениях.

Как целеустремленные путники, как слепни, загоняющие в болотную трясину крупного зверя, держась прямо намеченного пути и стремясь только вперед, многие боевые мэгэны уже вечером исполнили задачу. Оставшиеся же бились всю ночь и к следующему, столь же неуклонному восходу солнца, подтянулись.

Суровость битв и слаженность невесть откуда обрушившихся на тангутов воинов вызвали в них, отвыкших от баталий, неудержимую панику. Однако и они смогли бы подняться до сопротивления и отвержения себя, если б их жилища подверглись грабежам, а женщины – насилиям. Обескураживало отсутствие оного. Казалось, что воинам монголов нет нужды в грабежах, а их спокойствие и непроницаемость лиц, видимость, что они не воюют, а опасно путешествуют, делали их еще более грозными и неуязвимыми в глазах тангутов. Словно стая волков с домашними псами расправлялись монголы с крупными соединениями провозглашенного «непобедимым» тангутского войска, как уверенный ветер сметали разрозненные части его.

Пешие ратники тангутов при стычке с нападающими сразу же сбивались в плотные монолитные ряды, занимали круговую оборону, щетинясь опасными иглами копий из-за стены щитов. Но монголы не ярились, не пытались проломить стену лбами, а кружились вокруг вороньем, и пущенные мощной тетивой лука то одна, то другая бронебойная стрела-ангабыл выбивали из рядов тангутов беспомощно вопящих и пришпиленных к собственным скорлупкам щитов ратников. Хрипели и тужились другие, кого внезапно опоясывал аркан-маут, вброшенный в круг, и кто еще не понимал, какая сила влечет его из этого круга к полону или погибели. И если у многоногого войска есть общая душа, то паника проникала до самых ее глубин: не понимая, что происходит, передние из тангутов начинали пятиться и теснить людей внутри круга, смешиваться с ними, ломая боевые порядки, а монголы, хищно кружившие на неуязвимом отдалении, расступались. Они нарочно давали пути к отступлению, но, чтобы понять это, нужно было находиться вне боя и вне, может быть, времени. И люди в силу присущего им жизнелюбия устремлялись в эти проходы, как пар из кипящего котла прет в любое отверстие.

Монголы истребляли бегущих с поля боя, а сдающихся забирали в плен. У тех, кто не оказывал сопротивления, забирали только тягло – верблюдов да боевых коней, а стада испуганных коров и отары ко всему равнодушных овец оставляли нетронутыми. Коней и верблюдов пленные гнали на восток под немногочисленной охраной.

Но жителей «злых» поселений изгоняли из жилищ, забирали имущество, вьючили на их же верблюдов – и караваны с трофеями тянулись в восточные степи.

Лунг-Судургу в бессилии велел отрубить головы семидесяти семи высшим военачальникам. Он не мог бестрепетно снести позора от поражения своего многократно превосходящего монголов войска. Но это его бездумное и жестокое решение еще более потрясло тангутское войско, оно уронило и без того низкий боевой дух его. Ведь умные люди, которые есть в любом народе, понимали, что самые кровопролитные битвы еще впереди, ведь основное войско, схоронившееся и сохранившееся за каменными оградами крепостных укреплений, оставалось почти что в целости.

Лунг-Судургу понимал, что боеспособность подчиненных низка, что они чувствуют себя в растерянности, когда кому-то из воинов не хватает в походе привычной в быту безделушки, и отвыкшие от походных лишений люди становились капризны, как китайские барышни. Но он надеялся, что сухая ветвь оживет, если ее полить свежей кровью. Он собрал у подошвы горы Аласа войско в пять конных мэгэнов и двинул его встречь монголов. Но те были спокойны, как гора Аласа, с разницей в том, что гора не расступалась, а монголы – да, расступались в стороны, уклонялись от столкновений и не принимали боя лоб в лоб. После каждого подобного маневра они оказывались на возвышенности, а тангуты – в низине, и каждый раз на упрямцев, утративших семьдесят семь военачальников, сверху лил дождь стрел. Своими маневрами монголы разъярили баловней оседлости: три дня изнуряли те себя безуспешной погоней и опустошающими ряды стычками. Лошади тангутов стали падать от изнурения, тогда как их противник имел на каждого по несколько сменных, заводных.