Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Лунг-Судургу пропустил оскорбление мимо ушей либо не заметил его, спеша выказать ум и здравомыслие:

– Ничего не растет и не приумножается, если к нему не приложит свои руки человек: чем больше орошаешь поля и унавоживаешь землю, тем больше пожнешь плодов своего труда! Следим, чтоб скот посевы не вытоптал… Точно так же и нашу гору Аласа бережем, а как вы думаете! Когда наступает пора размножения живности – ни один охотник не должен к ней приближаться под страхом наказания!

– И подчиняются? – язвительно спросил Алахыс.

– Кто ж сам себе враг? – обтекаемо ответил Лунг-Судургу. – А осенью – иди, охоться! Не-э-э-т! Оседлая жизнь – это лучше, чем кочевать всю жизнь… Кочевник ничего не наживет.

Чингисхан презирал оседлые народы. Ему были отвратительны их привязанность к хламу, к тому, что они считали богатством, их песья привычка вилять хвостами перед сильным и облаивать слабых, их не подкрепленные делами и поступками словеса, посеянные по дороге к власти, которые восходят изменой, предательством, отказом от своих слов, сказанных ранее… Кочевник же все самое дорогое носит в душе, жизнь его полна опасностей, преодоления, бессребреничества – ради чего он, кочевник, станет кривить совестью?

Но, не желая спорить с нечистым человеком, Тэмучин сказал:

– Кто знает? Таким, как мы, так нет ничего лучше, чем привычная кочевая жизнь… Иного мы даже не можем себе представить.

И Лунг-Судургу торжествующе развел руками: что, мол, с вами, недоумками, поделаешь?

«Рабы… Я уничтожу вас, пачкающих землю… – провожая Лунг-Судургу и его свиту, думал Тэмучин. – Рабы тепла… Рабы вещей… Рабы страха за свою мошну… Всякий раб изначально лжив и продажен, как ты, Лунг-Судургу, и убивать вас надо как животных: не перерезая горло, а распарывая брюхо».

Хоть и не считался Алахыс-Хоро-Тэгин сильным вождем, влияющим на жизнь Степи, но то, как он наладил разведку, вызывало восторг и уважение Тэмучина. Потому, когда уехали тангуты, ханы вызвали разведчиков и выяснили, что у тангутов уже вовсю развернута подготовка к войне: в ближних, граничащих с онгутами горах, скопилось невиданное войско, а еще несколько дней назад там гнездились непуганые птицы – улары и фазаны. Разведчики сказывали, что караваны навьюченных верблюдов беспрерывной вереницей тянутся к приграничным ущельям.

Разве этого недостаточно, чтоб понять общий замысел врага?

– Твои тревоги не были напрасными, друг-догор. Они устроили большой военный сбор и готовы выступить на меня…

– Так и на меня тоже! – напоминал тревожно Алахыс, словно боясь, что Тэмучин вдруг позабыл об их союзничестве. – Куда же нам бежать? Стоит мне пуститься в бега, как мои люди тут же разбредутся по степи… Или перебегут к тангутам! Давай строить оборону здесь!

Однако Тэмучин высказал уже принятое им решение.

– Я поступлю с ними так, как поступил некогда с найманами: я не стану дожидаться их выступления, а сам нападу на них. Пока их корова телится, наш теленок бычком станет. Скажи, какая их часть выступает на конях? – спросил он одного из разведчиков.

– Одна пятая часть, – уверенно ответил тот.

«Это хорошо… – подумал Тэмучин. – А у найманов было две пятых части…» Он спросил:

– Как выглядит их пешее войско?

– Их много больше, чем нас. Они покрыты щитами, как черепахи, и щетинятся копьями, как дикобразы! Если станут стеной, то ее и бревнами не прошибить, что говорить о простых стрелах?

«А это не твоего ума дело, мальчик… Нашим лукам нет равных в дальнобойности, а если еще и хороший попутный ветер да стрелять сверху вниз, то по два-три человека на одном вертеле будут запекаться!» – знал Тэмучин и снова спрашивал:

– Значит, их строй войска подобен китайскому?

– Да, мой хан!

– А ты был в их стране? Если был, расскажи, что они за люди?

– Народ молится разным Богам Тэнгри – Отцу, Мухаммеду, Будде. Есть и христиане… Скажу вам еще, что когда мертвого несут из дома туда, где его станут сжигать, то по дороге родные его строят деревянный дом, покрывают тот дом шелковыми и золотыми тканями и несут мертвецу архи и еду – чтоб и на том свете мертвецу были почет и уважение… – сбивчиво рассказывал разведчик, пораженный увиденным. – А иной раз покойника не сжигают и держат в доме то неделю, то месяц, а то и полгода, и пока колдун не скажет, что можно сжигать… все лежит он в ящике из досок толщиною в ладонь и даже не воняет под тряпками, которые пропитаны какими-то благовониями…

– Перестань, а? – жалобно попросил разведчика Алахыс. – Этот покойник имеет отношение к завтрашней войне?.. Как бы нам самим покойниками не стать и не завонять на радость стервятникам!..

Тэмучин, успокаивая их, засмеялся и сказал:

– Эх, Алахыс, добрый мой друг! Не сей-ка ты панику! Тангуты – богатейшее племя: знаешь, сколько ушей и глаз следят за нами? Потому даже тебе пока я не скажу о своем плане, но прошу верить мне: мы их повернем, рассеем и покараем за подлость! – И махнул разведчику: – Иди, друг. Ты хорошо знаешь свое дело… Я тебя не забуду!

Алахыс молча следил за Тэмучином настороженными, ждущими глазами. А Тэмучин уже тосковал по своим тойонам, по ставке, где каждое утро начинается мысленным озарением, где каждый вдохновенно ищет какой-нибудь новый военный маневр и жаждет применить его в деле.

– Ты не доверяешь мне? – спросил наконец Алахыс.

– Я не доверяю своих замыслов даже горному валуну, пока не придет время… Вот если бы можно было вызвать сюда моих тойонов! Но если они сразу все поднимутся в путь, то разведчики тангутов заподозрят, что планы их военачальников открыты! Давай-ка придумаем хорошую уловку, Алахыс, чтобы их завидущие глаза видели только то, что мы им покажем…

– Покажем, – повторил Алахыс за Тэмучином, но все выражение его лица и движения глаз на этом лице говорили о сильном беспокойстве, о горячечном пребывании мыслей и гнетущей раздвоенности между желаемым и действительным.

Тэмучина бодрило и веселило чтение мыслей Алахыса. Он с отчетливостью представлял себе расстановку своих сил и сожалел, что не взял сюда с собой Джамуху. Поток мыслей и образов уносил в опасное будущее, но картин мира он не видел: всадники, сабли и стрелы, огни и пожары, кровь и страх, наполнявший глаза многочисленных врагов, – вот череда бесплотного, неощутимого пока еще обозначения его жизни. «Передовые отряды составлю из татар… Они умеют воевать!» – подумал он, удивляясь утренней ясности мысли. – От них исходит столько бешеной энергии, что они на кого угодно наведут страху!» – И Тэмучин отхлебнул архи из тонкостенной чашки китайского фарфора, которым богаты онгуты, любящие и шелк, и серебро, но не любящие долгого, терпеливого ратного борения. «Оседлые думают, что им может принадлежать весь скарб мира – пусть заблуждаются… Нам же ничего не принадлежит, кроме оружия, нам полагается умереть на войне, но лишь кочевым на самом деле принадлежит сам мир, ибо мы берем от него лишь то, что нам необходимо для доброго кочевья. Берем, когда хотим, потому что у нас не ржавеет оружие…»