Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– Лунг-Судургу обошел меня своим посланием, хан. Я вижу за этим справедливое недоверие ко мне, и первое, что он сделает, – нападет на нас, онгутов! Разве ты не так думаешь?

Тэмучин поощрительно кивал: это очевидно. Мысли его уже заострились и изготовились к вожделенному бою, и он уже слушал собеседника вполуха, пока не вспыхнул весельем взгляд, осмысленный каким-то важным решением.

– …Я с трудом удерживаю согласие между племенами своего народа: бесполезные споры стали любимой потехой моих людишек! Скорей успокоятся ослы, связанные хвостами и гонимые в разные стороны, чем два наших заядлых спорщика поймут: чего же они хотят? И у каждого – своя правда! Как мы будем воевать с тангутами, если они навалятся? Путь к спасению один: союз с тобой. Я дал тебе слово – отдал тебе голову. Назад она не прирастет! – говорил Алахыс, играя темляком сабли, сработанной китайскими мастерами. – Горе вождю, который в смутное время правит разнородным и обольщенным гордыней народом.

– Они уже забыли, что ты спас их от найманов, когда заключил союз со мной?..

– Ты ведь знаешь: людская память – дырявое сито… Многие – за союз с тангутами! Спорят, хватаются за сабли, забывают, что тот, кто достал саблю из ножен больше, чем на треть, обязан пустить ее в дело! Так скоро дойдет и до кровопускания!

– Кто хочет во имя неведомого лучшего промотать привычное хорошее, тот всегда получает лишь кости обглоданные и лохмотья драные, – усмехнулся Тэмучин, поблескивая глазами и поерзывая от нетерпения: он быстро постигал суть и все в нем требовало поступка. – Ты ведь пригласил на курултай Лунг-Судургу? Мне хочется почитать на этом лице знаки его хитромудрой судьбы!

Оба хана посмеялись от души.

– Лунг-Судургу должен вот-вот приехать! Конечно же, я пригласил этого лиса, чтобы показать ему: я его будто бы не опасаюсь, – все еще улыбаясь, сказал Алахыс. – Мне с тобой ничего не страшно, Тэмучин…

«Такое мог сказать лишь очень доверяющий мне человек», – подумал Тэмучин. – Такой, кто не боится сознаться в слабости…»

«Я не прошу мне верить… – говорил ясный взгляд Алахыса. – Время и дело – они все расставят как надо…»

И вот два вождя – Лунг-Судургу и Чингисхан, которым ближайшее время сулило смертельную схватку, сели рядом на один белый войлок. Оба они понимали свое грядущее противостояние, но беседовали спокойно и миролюбиво, боясь неверным словом повредить тонкую ткань многовековых обычаев: оба они были гостями в сурте Алахыс-Хоро-Тэгина. Как бы из соображений вежливости Лунг-Судургу поинтересовался нынешним положением найманов, подробностями гибели Тайан-хана, тем, какая участь ждала бы его среди монгольского народа, будь он сегодня жив.

Тэмучин ответил как есть: найманы остались жить своим укладом и на своих землях, а Тайан-хан, если бы его участь была иной и он не покинул срединный мир, остался бы правителем найманов. Но его улус стал бы частью большого ила.

Коричневые в крапинку собачьи глаза Лунг-Судургу, когда он забывал следить за их выражением, смотрели на собеседника хитро, словно говорили: ври-ври… Все врут, и ты ври… Ври и дай соврать другому, раз уж такая у нас игра… И все же его смутило то, что услышанное из первых уст точь-в-точь совпадало со слухами, рыскающими по степи. Так что же это: правда или красивая байка, изготовленная и распространяемая самими же монголами?

Тэмучин забавлялся с ним, ни единой гримасой не выдавая свое-го веселья: лицо его было торжественно-печальным и озабоченным.

– Что слышно о Джамухе? – спросил Лунг-Судургу.

– За два дня до моего приезда сюда Джамуху сдали моему мэгэну, стоящему на южной границе…

– Как?! Кто?! – в знак искреннего удивления Лунг-Судургу прижал правую руку к сердцу. – Вот это новость!

Тэмучин пояснил хладнокровно:

– Его сдали свои же предатели-турхаты.

Алахыс сидел, смиренно опустив глаза, и только рука, потирающая руку, могла выдать его волнение, которое, впрочем, и не нужно было скрывать.

– О, небо! – сокрушался Лунг-Судургу, постукивая себя кулаком о колено и поцокивая языком: – И я когда-то встречался с Джамухой на курултае у найманов! Могу сказать: великого ума человек!

Алахыс счел нужным сказать:

– Ум может вознести человека, как беркут ягненка, высоко-высоко, а потом сбросить вниз! Джамуха – сухой хворост вблизи костра: дунет ветер посильней – он и вспыхнет. А красным словом он может из песка пустыни веревки вить – это да… Ты бы доверился ему? – обратился он к хану тангутов.

Тот ответил без раздумий:

– О да! Если бы его стреножить! – уже хотел засмеяться своей шутке, когда Тэмучин продолжил:

– Я приказал снести головы его турхатам. Они осмелились поднять руку на собственного гур хана. Им не надо жить больше…

– Ух-се! – сглотнул слюну Лунг-Судургу и поджал губы стремечком. – Это не совсем правильно: кто же станет приводить к тебе твоих врагов? Враг должен быть наказан сильным властелином!.. А? – и он обернулся к Алахысу, но тот повернул лицо к огню очага и сказал:

– Вождь, возносящий предателей, – сам будет предан…

Казалось, что Лунг-Судургу утратил всю свою многозначительность и чинность, его глаза заметались словно черные мышата, свалившиеся в яму.

– А как же ты обойдешься с самим гур ханом? – не удержался он от любопытства. – Его ты не числишь среди предателей, Тэмучин?

– Он слишком простосердечен для того, чтобы быть предателем, – как нечто само собой разумеющееся и известное всем ответил Тэмучин. Потом сделал паузу и в упор глянул в глаза Лунг-Судургу. – А я слишком хорошо и очень давно знаю гур хана Джамуху… Если бы я не верил ему, то не верил бы и себе… Утолено твое любопытство, хан?

– Ты предложил ему мир и… должность? – уже не стеснялся столь бурно проявляемого желания знать Лунг-Судургу. – Если так, то, уверяю, м-м… это опасно… м-м…

– Не опасней, чем жить на земле. Джамуха прямодушен, чист и правдив – что же в этом опасного? Для кого он опасен? Вот и твое имя – Судургу – означает «простой», «бесхитростный». И я думаю, что ты достоин этого имени. Или я ошибаюсь?..

Лунг-Судургу опомнился и словно бы свернулся в клубок, как ласковая собачка у ног хозяина.

– Я надеюсь, что ты не ошибаешься! – улыбнувшись, ответил он.

А Тэмучин, приструнив его, продолжал:

– Ваше, тангутов, отличие от нас, монголов, и от онгутов в том, что веками вы живете оседло и выращиваете свои хлеб да капусту. Ваши горы Аласа известны богатой пушниной и дичью. Но вдруг – засуха, наводнение или какая беда земная – что тогда? Вы ведь не можете сняться и уйти кочевой тропой. Почему вы крюками вцепились в гору, которая тоже может оскудеть живностью, и почему вы ставите свой скарб… м-м… – он тоже споткнулся, как недавно Лунг-Судургу, ища нужное слово, – выше такой простой вещи, как честь? Вот что страшно потерять, на мой взгляд! Честь!