Николай Лугинов - По велению Чингисхана

И он уже принял решение оставить преемником вместо себя второго сына, Батыя.

– Какой он все-таки человек… безжалостный, да. Ладно, к себе он всегда суров был, а о нас подумал? Об отце, о матери, которые в таком горе… Хоть бы приехал повидаться…

– Попробовали уговорить, да он не согласился. «Прошлое должно остаться в прошлом, незачем возвращаться к нему, ворошить… Теперь моя родина, полученная от отца с вышней помощью Тэнгри, здесь. И кости мои пусть останутся здесь, в этой земле, при детях и внуках моих, и пусть ухаживают они за могилой моей по здешним обычаям…» Так он сказал, говорят.

– О, как он все-таки скуп на порывы сердца… – не сдержал хан горестных слов. – Только Джучи мог сказать, что прошлое должно остаться в прошлом. Но не значит же это, что он отбрасывает прочь от себя мать с отцом, всех своих родных братьев, сестер, близких – всех нас?..

Вот он, еще один итог пространственного разделения Ила… А вместе с расстоянием нас разделяет и время, и сама судьба, пожалуй… Нельзя безнаказанно нарушать естественные границы пространства и времени. Это хан теперь все больше понимает…

А споры все продолжались и с некоторых пор даже обострились – когда после победы над сартелами взоры военных обратились дальше, на Запад и Юг… Всегда были среди высших тойонов те, кто подобно Джэлмэ, твердили, что все имеет свои пределы, естественные нормы, а земель у нас уже предостаточно, пора бы остановиться, осесть и укрепиться, а не ловить изменчивое военное счастье за хвост, ибо оно может так огрызнуться… После каждой крупной победы над такими несколько свысока подшучивали: «Если б послушали вас, не победили бы ни Китай, ни сарацинов, ни даже найманов, а до сих пор сидели бы в глухих степях и заискивали бы перед ними…» Особенно Мухулай с Хубулаем донимали своего друга.

– Это лишь одна сторона. А какая польза от дальнейших захватов? – все не сдавался Джэлмэ. – Ну, хорошо, всех мы победили, всех сокрушили… А насколько богаче стали сами, насколько сильнее, могущественнее? Разве что лишних ртов прибавилось, да забот больше стало, не управляемся уже как надо с огромным государственным хозяйством…

– Но мы и с самого начала воевали не ради обогащения или величия. Мы укрепляли Ил. А теперь никто нам не грозит ни с запада, ни с востока, как раньше. Так что основной цели мы достигли.

– А если достигли, то почему не останавливаете молодых волков? Те уже опять зубы точат, за Яик поглядывают, за море… И сколько можно растягивать шкуру Ила, пытаясь натянуть ее на всё новые земли? Рано или поздно она порвется, и вот это будет для нас настоящая беда, по сравнению с которой все прежние опасности померкнут… Я человек военный, если надо – даже под землю спущусь, даже на небо поднимусь воевать, если прикажут. Но только воевать, когда война имеет смысл. А ради простого грабежа – это преступление…

– И я согласен с мнением Джэлмэ, – вмешался неожиданно в разговор Сиги-Кутук. – Мы и вправду слишком разрослись. Сложно управлять такой огромной страной, обустраивать ее, содержать. Из самых отдаленных углов донесения и даже слухи идут до нас несколько месяцев, и мы, в сущности, не знаем, что там происходит. А произойти может все что угодно – и разрастись за это время до серьезного…

Но все слабее были голоса сторонников Джэлмэ, все сплоченней и деятельнее становились им противоречащие, дальше и жаднее устремлялись взоры молодых военных, и хан чувствовал, да нет – знал уже, что ему их не остановить. Машина войны не могла долго простаивать, а разобрать ее на части и раскидать по Илу – на это сил его уже не хватало. Это все равно что раскидать еще горящие головешки. Костер потушишь, но может вспыхнуть большой пожар.

После снежной зимы, надолго ограничившей всякие передвижения, тепло нагрянуло неожиданно, все низины были залиты вешними водами. А скоро степь зазеленела под живительными лучами, заполнилась птичьим гомоном, заиграла разноцветьем тюльпанов.

И в эту прекрасную пору и пришла с запада тяжкая весть о том, что Джучи больше нет в срединном мире, что отправился ввысь, к Тэнгри… Хоть и были родные предупреждены заранее, но все равно на что-то еще надеялись, рассчитывая на силы молодости, на китайских лекарей, даже на чудо. Но теперь и надеяться стало не на что, теперь Джучи нет… Больше никогда уже он не войдет в его сурт, не подаст в его сутеми голос: «Отец, это я!..» Больше ничего у него не попросит своим как бы извиняющимся голосом.

Пока все более или менее благополучно, человек многому в своей личной жизни не придает особого значения, пропускает мимо ушей и глаз, мимо сердца, считая все это само собой разумеющимся. И только потеряв, спохватывается, запоздало и горько жалеет… Однажды, когда война с Хорезмом только начиналась, Джучи явился к нему, заранее условившись о времени, чтобы поговорить о Чагатае.

– Мальчик-то наш вырос уже, возмужал, а мы до сих пор ни разу еще не возлагали на него хоть сколько-нибудь серьезной обязанности, не давали ответственного задания…

– Вот как?!. – не без ехидства воскликнул отец. – А ты сам подумай, почему? Или заданий, поручений не хватает, или я забыл о его существовании, потому и не отправляю его в серьезный поход?.. Вот сейчас опять взбунтовались туматы. И если я отправлю к ним Чагатая, то сколько, по-твоему, лет мы будем потом расхлебывать последствия их усмирения? Как ты думаешь?..

– Но мы же никогда ничего ему не доверяли… Может, остепенится, будет сдерживать себя, если возглавит такой поход?

– Глупость не сдержишь. Человеку, не способному обуздать собственный нрав, не может быть никакого доверия.

– Если он один возглавит войско, ему придется быть всегда начеку, так что будет вынужден и норов свой запрятать, зажать. Можно и советников стоящих ему придать… Мы слишком довлеем над ним, до такого возраста не даем никакой почти самостоятельности. А слишком короткая узда и бесконечные запреты лишь подстегивают его строптивый характер, заставляют упрямиться…

– На первое время, надеемся, поможет и эта наука, будет хоть немного сдерживаться. Но характер-то несносный куда денешь?! Все равно истинный его нрав будет проявляться – и причем в самые неподходящие моменты! – ответил отец тоном, не терпящим возражений. Ему было жалко смотреть на огорченное лицо сына, но был непреклонен, поскольку много раз думал об этом. – Нельзя укреплять самомнение такого неуправляемого человека, давать ему ложные надежды под предлогом жалости, сочувствия. Даже я, отец, не могу сказать, чем все закончится, если он со своим характером получит власть… Так что за Чагатая даже не проси.

– Вот ведь беда-то… – проговорил тихо, почти шепотом Джучи и собрался что-то еще добавить, но замолчал, крайне огорченный, и отвернулся.