Николай Лугинов - По велению Чингисхана

«Илихэй-Бурхан! Когда-то, лет десять назад, мы с тобой тоже были в ссоре, но сумели поладить. И тогда ты дал мне слово стать моей бьющей рукой, лягающей ногой. Помня об этом, я обратился к тебе за помощью, когда отправлялся войной на сартелов, но ты помощи не дал. Более того, мне передали, что ты сказал: «Он что, хочет одолеть великую страну с помощью подаяний, с силами, выпрошенными у других? Пусть сидит на месте, раз нет сил…» А я лишь предупредил намерение владыки сартелов султана Мухаммета по пути в Китай заодно растоптать нас с тобой. И, конечно, вернулся с успехом, сокрушив великую силу султана благодаря только Божьему покровительству, а не собственной мощи. А теперь пришел спросить с тебя, Илихэй-Бурхан, свести наши счеты. Что ты на это скажешь? Что можешь мне сообщить? О чем просишь у меня? Земли у меня бескрайние, забот и ртов – много…»

Илихэй-Бурхан на этот раз выслушал послание Чингисхана, стоя на ногах. Потом начал оправдываться, как провинившийся подросток, что он никак не хотел оскорбить хана, и это, наверное, его неправильно поняли из-за неточного перевода… Но его перебил старый сегун, малоразумный и заносчивый Хампый-Ага:

– Ну, что ж, Чингисхан! Если ты действительно так велик, как рассказывают, то одолей нас в сражении. А победишь – получишь все наши богатства… Встретимся лицом к лицу у подножия горы Аласа!

Услышав подобное, монголы, конечно же, не стали сидеть и ждать, пока они соберутся на войну, подняли войско по тревоге и ускоренным маршем, не останавливаясь ни днем ни ночью, достигли горы Аласа. Более десятка тумэнов противника, состоящие в основном из пеших воинов, не успели даже подтянуться туда окончательно, собраться. Не дав им возможности объединиться, их рассекли на части и разбили, рассеяли по окрестностям. Хампыя-Ага, сбежавшего в горы, скоро поймали и казнили вместе с его ближайшим воинственным окружением…

А как красива была эта земля, на глазах оживающая под весенними лучами солнца! Местность находилась куда южнее их кочевки, и тепло здесь пришло раньше, снег давно стаял, и все краски казались особенно яркими, первая зелень особенно насыщенной. «Неужели это было мое последнее сражение?..» – с чем-то щемящим в груди подумал хан, тяжело переступая, обходя вместе со своим старым другом и ровесником Джэлмэ поле скоротечной битвы.

– Вот почему так получается всякий раз? – раздумчиво говорил хан, и в голосе его слышалась застарелая горечь. – Из-за самомнения одного-двух человек, подобных Хампыю-Аге, их дурного характера и гордыни истребляются сотни, а то и тысячи здоровых молодых людей, лучшая часть населения! И я ведь не требовал с них ничего особого, я лишь спросил, почему не выполнено обещанное, союзнический долг… А могли бы верой и правдой служить мне, нашему Илу. Нет, здесь лежат не столько их, сколько мои потери…

– Сдается мне, что это будет продолжаться вечно, многие века, – с отвращением сказал Джэлмэ. – Потому-то я и пришел к грустному выводу, что человек человека никогда не сможет понять по-настоящему. Никакая страшная беда не учит человека ничему… Всегда и на все смотрит он лишь со своей точки зрения, меняя ее так, как ему выгоднее в этот момент, как ему удобнее сейчас. А о последствиях не думает, не умеет. Зачем вот Хампый-Ага решил сопротивляться людям, покорившим государства несравненно более могущественные? Он что, вправду на что-то надеялся, дурак? Теперь и не спросишь…

– Ну, с глупцов какой спрос… Весь вопрос, на кого падает истинная вина, грех за все это…

– Это, наверное, знают только Вышние, – удивленно глянул на него Джэлмэ: разговоры о какой-то вине, о грехе в отношении войны раньше никогда еще не заходили. – А здесь, на земле, бытует лишь обычное стремление оговорить другого, врага, желание переложить ответственность за всё на чужие плечи.

– Несомненно, местные жители во всем обвиняют нас. На их взгляд, мы нагрянули со стороны без всякой причины и разрушили их мирную спокойную жизнь, они-то никого не трогали. А никогда никого не защитивший и ничего не завоевавший старый дурак Хампый-Ага, накликавший на свой народ эту беду, прослывет героем, павшим в битве за родную землю в борьбе с врагом. Для них все равно, что святой батыр…

– Как говорил почтенный старец Чанг-Чун, все мы на этой земле заблудились, и весь корень бед наших лежит в способности людей познать не полную истину, а только часть ее. И потому все у нас строится на предположениях, на взаимном подозрении, вражде…

– Да… – Хан совсем помрачнел. – Почти всегда причиной великой беды становится совершенная мелочь, то, что кто-то кого-то неправильно понял… Как мы с тем же султаном. Подумаю об этом – и горечь заливает горло, и душа томится. И теперь вот, заканчивая свой путь земной… Да-да, не возражай, не крути головой, этим ничего не отменишь… Теперь оглядываюсь назад и поражаюсь, сколько же ошибок мной было допущено, сколько неправедных деяний совершено, преступлений. Разрушено то, что должно было бы уцелеть, и столько светлых жизней оборвано, каким бы жить и цвесть… Но кто будет держать ответ за все это? Неужели одни мы? А те, кто довел нас до этого, стал причиной нашего отпора, неужели останутся в тени? Ведь что они творили с людьми в своих владениях, как измывались над народами своими – а теперь они пострадавшие, а мы завоеватели, убийцы, разрушители… Впрочем, не оправдываюсь, все мы друг друга стоим

– Ну, кто скажет… Разве только сами небесные судьи это знают, – сказал Джэлмэ тихо; и, ухмыльнувшись, добавил: – Наверное, они из той дали, куда ни меч не достанет, ни стрела хойгур не долетит, видят всё, знают истинную правду. И вот поворачивают ее, правду, рассматривают со всех сторон, щупают, на зуб пробуют – и не знают, что с ней делать, как ее рассудить…

– Нет, неладно в мире, жестоко всё – и сейчас, и во все былые времена не лучше. Судить легко, а вот жить… Я грешный очень человек, конечно, но вот подозреваю иногда, что и там в небесах сидят такие же напыщенные и вздорные, как наш Чагатай… Что истины и там вряд ли добьешься. Вот что печально.

Сегун Хубулай вернулся из Хорезма, лежащего на расстоянии более сотни кес, весьма скоро, сумел обернуться всего за месяц с небольшим – хотя для хана это время тянулось нестерпимо долго. Как он доложил, к несчастью, признаков действительно тяжелой и неизлечимой болезни у Джучи оказалось слишком много. Исхудал и день ото дня слабеет, как говорят близкие к нему люди, болезнь быстро берет своё. Сам же в последнее время только изредка появляется в Ставке, а больше находится на природе, в степи, пытается охотиться, рыбачить… И приказал строго-настрого, предупредил всех: «Запрещаю доносить отцу, что я болен! Пусть не переживает раньше времени, потом все равно узнает…»