Жан-Кристоф Руфин - Большое Сердце [litres]

– Громадные благодеяния, которыми вы, ваше величество, осыпали меня, делают меня вашим вечным должником. Могу ли я спросить у вашего величества, в чем именно вы нуждаетесь?

Произнося эти слова, я будто вернулся в Бурж, в ту пору, когда отец, отправляясь к богатым заказчикам, брал меня с собой. Я вспомнил, как он трепетал перед ними, словно просил пощадить его, заранее согласный с их решением. В то же время перед моим взором, как всегда, мелькнул образ Эсташа ле Кабошьена, объявившего войну произволу богачей.

– Я хочу осадить Мец.

– Мец?.. – переспросил я.

– Как вам известно, мой шурин, король Рене, через свой брак является герцогом Лотарингским, – хмуро ответил Карл, отводя взгляд. – Его подданные взбунтовались, и мой долг оказать ему поддержку.

Явное нежелание короля отвечать на этот вопрос подтвердило мне, что затевать лотарингскую кампанию не было необходимости, и он знал это. Речь шла лишь о новой уступке представителям Анжуйской династии. В эту пору, как никогда прежде, король находился под влиянием родни жены. Иоланда [24] Иоланда Арагонская (1379/1384–1442) – жена Людовика Второго, Анжуйского; ее называли «одной из женщин, создавших Францию». , мать королевы Марии, с давних пор оказывала давление на короля.

Некоторые полагали, что именно она стоит за провиденциальным приходом к королю Жанны д’Арк, уроженки Лотарингии, принадлежавшей Анжуйскому дому. С кончиной Иоланды два года назад король отнюдь не освободился от влияния этого клана, даже напротив. Рене, его шурин, играл в делах королевства большую роль, и именно его дочь избрали в невесты королю Англии. Брат Рене Карл после устранения Ла-Тремуйля заправлял Королевским советом. Что касается новой любовницы короля, то говорили, что она была фрейлиной супруги короля Рене… Так, за новой силой Карла скрывалась прежняя слабость, ставившая его в зависимость от этого клана. Ныне он подчинялся анжуйцам, как прежде – другой клике. В этом отношении ничего не переменилось.

Я вдруг осознал ограниченность моего метода. Я хотел заключить союз с королем, чтобы избавиться от произвола принцев крови. Мне казалось, что я смог установить с Карлом взаимовыгодные отношения. Но не тут-то было. Я вместе со всеми теми, кто занимался производством товаров и обменом, всего лишь оказался в подчинении у единственного владыки.

Это продолжалось лишь миг: все, о чем я сказал, вихрем промелькнуло в моем сознании. Мы обменялись несколькими репликами, чтобы уточнить сумму необходимого взноса, и тема была закрыта. Король, казалось, расслабился и еще долго удерживал меня, расспрашивая об Италии.

Я подробно рассказал ему о Флоренции, но из соображений благоразумия умолчал о том, что намерен записаться в тамошнюю Гильдию шелка. Не хватало еще, чтобы он заподозрил в этом попытку вывести часть наших дел из-под его контроля. И был бы прав.

По другим его вопросам об Италии я понял, что он не отказался от планов распространить свое влияние в этом направлении. Я вновь заговорил с ним о Генуе. Но в данный момент короля прежде всего волновал вопрос о папском престоле.

Аудиенция продолжалась еще добрый час, в течение которого он ни на минуту не утратил своего величественного вида. Передо мной был все тот же замкнутый, хитрый человек, движимый болезненным любопытством, что выдавало его завистливый характер и жажду мести. Впервые мне пришло в голову, что, быть может, освободив страну из-под власти англичан, несмотря на неблагоприятную исходную ситуацию, он сделал это вовсе не ради заботы о государстве, но движимый низменным, неистовым и колючим, как заросли ежевики, желанием отомстить, взращенным в детстве, полном унижений.

Вдруг в парке звякнул колокольчик. Этот звук будто заставил его очнуться и прогнать наваждения политики. Он провел рукой по лицу и огляделся – как человек, который внезапно опомнился. Карл встал и широким движением отодвинул портьеру. Солнце уже ушло. В прозрачном воздухе повеяло свежестью. Он глубоко вздохнул, одернув рубашку. Потом вернулся ко мне и присел на край стола.

– Что вы мне посоветуете?.. – начал он. Лицо его совершенно переменилось. Тщетно было искать в его выражении горечь или серьезность. На нем читалась озабоченность подростка. – Не поступала ли к вам в Казначейство в последнее время какая-нибудь редкая изысканная драгоценность?.. Мне нужно преподнести подарок одной даме, но это должно быть самое лучшее, что можно сыскать, более того – нечто редкостное.

Он будто попробовал на вкус это слово, проскользнувшее во фразу, и шумно расхохотался. Я на миг задумался.

– Компаньоны сообщали мне, что торговец, прибывший с Востока, недавно продал нам бриллиант необычайных размеров.

Король, оживившись, воскликнул:

– Бриллиант! Это было бы великолепно, только если он действительно огромный.

– Именно такой. Мне сказали, что он здоровенный, как галька на берегу Луары.

Глаза Карла сверкнули.

– Доставьте мне его!

– Сир, только он не оправлен, его даже еще не огранили. На вид он и впрямь как серый камешек.

– Не важно! Та, которой я его предназначаю, будет знать, что это бриллиант. Ей нетрудно будет представить…

Я заверил, что камень доставят через три-четыре дня.

Король, сжав мне руки, поблагодарил. Потом кликнул слуг, и тотчас сбежалась целая толпа. Я откланялся. Перед уходом король на миг задержал меня. Наклонившись ко мне, он прошептал:

– Жак, я счастлив.

По глазам было видно, что это так и есть. Но краем глаза я отметил черную поросль на его щеках, большой некрасивый нос, кривые ноги, слишком длинное тело, на котором плохо сидела одежда, портным явно приходилось немало хлопотать, подгоняя ее по фигуре. У меня мелькнула мысль, что в несчастье этот человек выглядел куда как привлекательнее.

Всего два дня спустя я встретил Агнессу…

Когда я в своих воспоминаниях дошел до этого места, чувства нахлынули на меня, я не мог спокойно продолжать рассказ и за целый день не написал ни строчки.

По словам Эльвиры, на том островке, где я надеялся укрыться, совсем нет воды, поэтому он не может служить мне убежищем. Я воспринял этот приговор на удивление спокойно. Однако же это неприятное известие, ибо оно обрекает меня, что бы ни случилось, оставаться здесь. Вместе с тем оно именно потому меня не убило, что у него есть благоприятное следствие: оно не принуждает меня прерывать мой труд. Я дошел до того момента, когда у меня возникло неодолимое желание открыть следующую страницу, где наконец-то появляется Агнесса, и мне не хочется откладывать исполнение этого желания.

Так что я остаюсь здесь, раз это неизбежно, однако сознаю, что иду на большой риск. Царящий на острове покой, который ничто не нарушало после прихода посланца подесты, кажется мне, как никогда, обманчивым. Опасность где-то рядом, впечатление такое, что она приближается. Эльвира выводит меня из себя, заверяя, что мне нечего бояться. Если она не чувствует угрозы, то, верно, потому, что слишком наивна. Чаще всего я прихожу именно к такому выводу, и это позволяет мне обращаться с ней по-прежнему мягко и снисходительно, насколько это возможно. Но иногда она предстает совершенно в ином свете. Мне кажется, что эта крестьянка, рожденная между виноградниками и морем, тем не менее женщина, которая понимает, что к чему, просчитывает ситуацию и питает неведомые мне надежды. В данный момент я уверен, что она меня предает. Возможно, зная, что я гоним и обречен, она понимает, что из меня больше вытянуть нечего, и надеется, что, выдав меня моим врагам, получит от них больше.