Татьяна Харитонова - Задание на дом, или Реферат о Фёдоре Коне

Сел за стол. Детишки притулились рядышком, вопросительно поглядывая на тятю.

— Ну, Иван, давай, как старший брат ответ держать. Как вели себя? Мамку слухали?

— Слухали, тятя. — Иван покосился на сестру.

— Слюхали — слюхали — закивала головой Настенка, — только хлебца просим, а у мамки нету, вот она и забижается на нас.

Егорша тяжело вздохнул, прижал к себе ребятишек.

Нюша споро достала из печи горшок со упревшими щами, две пареные репки, налила в кружки молока. Егор встал, перекрестился на Красный угол, детишки повторили за отцом слова молитвы, повернув светлые головенки к мерцающей лампадке.

— Ешьте, родимые!

— А ты?

— Я поснедала уже. Ешьте.

Ванятка и Настя схватили репки, дружно захрумкали. Егор хлебал щи деревянной ложкой.

— Щи царские, Нюша.

— Да уж, крапивушка не даст помереть. Дай Бог, Красава — кормилица доится, знает, горемыка, что нам без нее никак.

— Потерпи, родимая, выберемся.

— Да я ничего, нам с коровкой то грех плакаться. Как в городе то?

— Голодно. Давеча челобитную царю писали, просили хлебушка подкинуть. Фёдор Савельич подписал.

— Прислали хлеба?

— Как же, — отложил ложку. — Батогов прислали. Безобразов солдат пригнал из гарнизона, зачинщиков, кто челобитную писал, повязали.

— А Савельич?

— Пятьдесят ударов батогами прилюдно!

— Как же? Господи! Мастера! Батогами? Перед честным народом? — Нюша всхлипнула, вытерла рушником набежавшие слезы.

— Что, мамка, плачешь? Кого батогами?

— Кыш с лавки, на улицу ступайте, неча во взрослые разговоры встревать.

— Запил Фёдор Савелич, уже неделю на стройке не появляется, тятя говорил, пьет. В кружало [76] Кружало — кабак. завалился на торговой площади, там и спит на лавке в задней горнице. Хозяин не гонит, знает, что Фёдор Савельич расплатится. Не тот человек, чтобы обмануть.

— Чтой — то делается? Безобразов то! Имя, какое!

— Имя в самый раз! Злой, что Кащей. Сказал, если Савельич стену к весне не достроит — не сносить головы. Мир с поляками заканчивается. Ждем войны.

Нюша перекрестилась на образа:

— Господи, помилуй! Матушка Богородица, помоги, спаси землю русскую.

— Выдюжим, Нюша! Не горюй!

— Да как же, Егорушка, помнишь, малые в землянке мерзли? Неужто и детушкам нашим такая судьба уготована?

— А зачем стену строим? Ты бы увидела ее, Нюша! Богатырь — стена. Шесть тысяч люду строит. Яблоку негде упасть: камень возят со всех городов, Старицы в Рузе, а известь жгут в Бельском уезде и у Пречистой в Верховье.

— Красивая стена?

— Красивая! Что твое ожерелье! Горит. Червоная, ожерелье и есть. Вокруг Смоленска огибает, башни, что кораллы твои, Нюша. Знатный подарок… — Там и тятя с Мартыном.

Нюся вспыхнула.

— И Мартын там?

— Там, где ему быть.

— На тебя серчает?

— Серчает. Давеча к тяте ездил — видел его. Жанился, девка смоленская, Дарья.

— Пригожая?

— Да где там? Рябая. С тобой разве сравнится? — притянул Нюшу, обнял — Голубка моя, любушка. Измаялся без тебя.

Вечером, когда все дела были переделаны, банька истоплена, дети перемыты, Нюша надела бабушкино ожерелье, увидела свое отраженье в темной глади воды в ушате, подмигнула:

— Не горюй!

Утро тихо вошло в комнату. Бабушка тихонько хлопотала в кухне.

Доброе утро, бабуля!

— Доброе. Выспалась?

— Выспалась, в храм пойдем?

— Пойдем, собирайся.

— Только вот юбки у меня нет. В джинсах?

— Нет, негоже.

— А почему, бабушка, нельзя в брюках? На западе в костелах женщины, в чем хочешь, да еще и сидят.

— В чем хочешь — это в миру. А в храме — свои законы.

— Зачем?

— Ну как? Ты же к Богу приходишь? Вот если к тебе в гости кто-то придет и начнет вести себя, как захочет — хорошо это будет? Нет, ты такого гостя врятли еще раз позовешь. Еще и обидишься. Но Бог всемилостив, он принимает каждого. Другое дело, в храме ничто не должно отвлекать от главного — от молитвы — разговора с Богом, а наши наряды там ни к чему.

— Я видела, как в храме тетенька ругала девушку в джинсах и майке. Лето, жара, а ей захотелось в храм зайти, свечу поставить. Разве можно ругаться? Она ведь больше и не зайдет, побоится.

— Если умная, не побоится, посмотрит, как нужно одеться и придет.

— Побоится. Поругали, кому захочется еще раз. Первый опыт знаешь, какой сильный?

— Да, согласна. Бабушки у свечных ящиков иногда излишне строги. Но здесь проверяется еще одно качество — смирение. Она ведь, бабушка, жизнь прожила, и наверняка — нелегкую, что же сразу обижаться? Улыбнись, попроси прощения и увидишь — самая строгая бабушка улыбнется в ответ. А то — не приду больше. Разве можно?

— И все-таки я про брюки. Времена меняются. Сейчас в брюках много женщин. Удобно. А из-за этого в храм не зайти?

— Да зайти то можно. Первый раз, ну второй, ну пятый. А потом и сама не захочешь. Это так. В храме память просыпается. В брюках женщина никогда не ходила на Руси, во время татаро-монгольского ига в штанах иноземки скакали на лошадях, землю разоряли, отсюда к брюкам на женщине такое предубеждение. Да и неженственно это. Парням это не нравится. Они не говорят, конечно, но на уровне генной памяти для мужчины девушка в юбке безопаснее, она на мужчину не похожа, то есть на врага.

— Поняла, бабушка. Если рядом женщина в брюках — она скорее товарищ, может враг — в подсознании, но никак ни любимая? Прикольно, я и не думала.

— Точно. На Руси разводов практически не было. А сейчас?

— У нас в классе половина без пап…

Монастырь был белый — белый, как снег, как зимнее небо, тихо и умиротворенно взирающее на колокольню, купола, луковицы храма и трапезной. Вокруг спали большие мохнатые ели в добротных мягких шубах. И только зеленые лапы выглядывали из рукавов, всем своим видом молвя: разве может быть нам холодно здесь, возле монастыря, где все пропитано теплом Божественной любви?

Нюша с бабушкой вошли в калитку. На стене с иконы на них внимательно взирал Герасим Болдинский, словно спрашивал:

— С чем пришли: с унынием, гордыней, сомнением? Или еще, какой тяжкий груз лежит на ваших сердцах?

Бабушка поклонилась, тихо прошептала:

— Здравствуй, батюшка Герасим. С внучкой пришла. Анной зовут. Моли Бога о нас.

Нюша точно, как бабушка, сложила пальчики щепоткой и перекрестилась. Все было чудно и непривычно: эта торжественная тишина, этот нетронутый белый снег — такого в городе не увидишь, эти молчаливые деревья. Они прошли по тщательно выметенной, выложенной плиточкой дорожке на монастырский двор. Справа белел небольшой яблоневый сад. Нюша представила, как красиво здесь в мае, когда вместо холодных снежинок на ветвях расцветают бело-розовые цветы.

— Бабушка, придем сюда в мае?