Татьяна Харитонова - Задание на дом, или Реферат о Фёдоре Коне

— Как он о себе, бабушка? Мастеришка Федька.

— Смирение, Нюша, смирение. Сегодня каждый малыш к себе уважение требует, не просит, прошу заметить, а требует. Личность, видите ли. А личность эта, кроме как требовать, ничего другого еще и не умеет. А тут — мастер, и на тебе, мастеришка Федька!

— Ой, бабушка, правда. И что царь?

— Через неделю ответил. Разрешил жить на родине, а за побег в чужие земли бить батогами пятьдесят раз.

— Знал бы — не вернулся, точно, не вернулся бы!

— Это ты так думаешь со своим характером и личностью. А у него дело было. Он ехал на родину строить во имя Господа, Русь поднимать. Думаешь, не знал про грозный нрав царя? Да уж знал.

— И что?

— Наказали его на Ивановской площади в Кремле, да еще и посадили в Ямскую избу, правда, ненадолго.

— А дальше?

— Пару лет он строил лавки и погреба купцам.

— Погреба? После Италии? Мастер?

— Погреба и лавки. А что было делать? Он должен был показать себя в деле. Тем более после бегства. Кто ему доверил бы строить что-то важное?

— И что? Строил?

— Строил. Через два года его терпение было вознаграждено. В 1586 году ему поручили первую большую работу — строительство укреплений Белого города в Москве. Целых семь лет строили красивейшую стену.

— Бабушка, стоп. А можно на нее посмотреть? Где она в Москве?

— Нет ее. Императрица Екатерина Великая велела царственным своим указом порушить ее.

— Как порушить? Это же красота такая, наверное?

— Красота. Шедевр русского зодчества. Только город рос. А стена эта стояла на месте современного Бульварного кольца.

— Жалко, и ничего от нее не осталось?

— Ничего, только воспоминания очевидцев.

— И что же они вспоминают?

— А то, что Фёдор строил с душей. Старался, чтобы и крепко было и красиво. Поэтому, некоторые башни пришлось перестраивать.

— Почему, плохо строили?

— Фёдор, по-видимому, был большой мечтатель, настоящий творец, а не просто строитель. Об этом непорядке было тут же доложено царю.

— Ивану Грозному?

— Нет, тогда уже правил Борис Годунов.

— И как он, не «грозный»?

— Такой же. Приказал бить Фёдора батогами нещадно.

— Да что же это, бабушка, творилось? Опять батоги?

— Вот так и было. Да разве только в шестнадцатом веке? Сколько истинных патриотов страны погибло, а не только бито было. Не ищи в истории справедливости. Ее делают люди, обычные, грешные, обуреваемые страстями. Поэтому история — тетка злая, сплошные войны да интриги.

— Да уж. Это я поняла. Может, летописцы просто писали об этом больше? Ну что в мирной жизни интересного?

— Может и так. Слава Богу, детка, что ты в мирное время живешь…

— Что еще в твоей тетради?

— Давай ты это перечитай, да подумай, как оформить, а потом дальше пойдем!

Бабушка ушла на кухню. Звякнула крышка чайника, полилась вода. Нюша положила перед собой исписанную круглым бабушкиным почерком тетрадь, открыла следующую страницу.

А в 1597 г. Фёдора Коня послали в Смоленск — строить крепость. О строительстве Смоленской крепости Б. Годунов писал:

«Построим мы такую красоту неизглаголенную, что подобной ей не будет во всей поднебесной… Смоленская стена станет теперь ожерельем всей Руси… на зависть врагам и на гордость Московского государства».

— Бабушка! Какая же ты молодец! Не поленилась писать столько от руки! Как будто знала, что это пригодится! Точно, стена наша — ожерелье!

— Ожерелье. Иди чай пить, ожерелье!

— Терентий, мне в село надобно, отпусти.

— Что-то ты зачастил, паря. Зазнобу нашел?

— Нашел, дедушко. Да ты ее знаешь. Анна, Андрея Клёпки дочка.

— Эх ты, губа не дура у тебя, Нюша — девка завидная. Ты гляди, не обижай. Только, кажется мне, не ты ей люб.

— Ты про Егоршу?

— Про него. Он давно по ней томится. А тут ты. Не страшно? У Егорши кулак тяжелый.

— Да и мой не легче. А про Нюшу? Ее обидишь, как же. — Улыбнулся, вспомнил что-то. — Дедушко, люба она мне. Да так, что и жизни без нее нет.

— Ну, дело молодое. Кровь горячая. Только ты, Мартын, ее спроси, Нюша девка гордая, с ней нельзя напролом, как через чащу лесную. А ты ей люб?

— Не ведаю. Вот и хочу спытать.

— Ну, давай. С Богом.

Мартын вышел в осеннюю непогодь. В рваных пробелах темнеющего неба давно уже не светилась небесная лазурь. Серые холодные тучи, словно стая волков, рвались по небу, цеплялись за острые верхушки озябших елей. Моросил дождь. Деревья замерли, тихие и смиренные, теряя последние почерневшие листья. Не шептались, не переговаривались, тихо взмахивали ветвями, словно знали — это последний дождь перед студеной морозной зимой. Шуршание дождевых капель гасило все звуки.

Мартын запахнул поглубже однорядку. Быстро темнело, только изредка рваные края туч обнажали темно-синий краешек неба с молодиком — месяцем. В такую погоду только дома сидеть, у печи, слушать неторопливый говорок Терентия о былой его молодости, о том, как хлопцы да юницы отличаются от былых, как не чтут они родителей своих, как в речах и поступках вольны, как Бога не боятся. Вот он, Мартын, что возле девки вьётся? Терентий шел к венцу, а невесту свою видел то всего три раза, когда засватал батюшка, и потом, когда сговаривались о свадьбе. Вышла она к нему во дворе, у коновязи, вся пунцовая от страха и стыда. А он и прикоснуться робел. На прощание ткнулся губами в щеку, сердце чуть не выпрыгнуло. А теперича! Куда ехать? В ночь? Нюшу разве выпустит бабка со двора? Да разве остановишь?

Мартын в последнее время и не дышит, все о ней. Так и есть. Любовь, словно этот дождь, словно ветер, словно солнце, наполняло его до краешка, застилало все остальное, неважное. Закрывал глаза — Нюша, смотрит, глаза лазоревые, смеются. Говорит что-то, а он не слышит, пьет до донышка, налюбоваться не может. Тоненькая, словно березка, а не сломаешь, сила. Разве наклонится под порывом ветра, а потом, глядишь, выпрямится и ввысь, к небу. Ехал в село, а зачем — думал на ходу. Надо было к кузнецу заехать, заказать ему гвоздей, можно было и другое время выбрать, не в ночь, только другого времени ждать не по силам. Мартын продрог порядком, и, когда увидел в поредевших деревьях луговину с редкими копнами неубранной соломы, пустил лошадку свою шагом. Где-то брехнула собака, засветился в волоковом оконце огонек светца. Потянула жильем, теплым запахом навоза, дымком от печи.

Вдруг, лошадь всхрапнула, испугавшись чего-то. Никак, волк, — промелькнуло в голове. — Совсем страх потерял. — Нащупал нож за голенищем — нет, оставил в хате. Кто-то схватил коня под узцы, у Мартына холодом прошло по спине, от неожиданности слетел с коня, проехал по мокрой от дождя жесткой осенней траве, влетел в копну с соломой. Тучи на мгновение разошлись, и Мартын увидел в неярком свете крепкую фигуру.