Селим Ялкут - Львовский пейзаж с близкого расстояния

— Нет, ты позвони. — Настаивал Арнольд Петрович. — Я хочу, чтобы ты позвонила.

Она позвонила, тот сейчас уехал. В Чернигов. Набирать команду. А ты знаешь, какая команда? Так вот, именно он по конкурсам красоты. А до того в райкоме комсомола, по культуре. Ну и, конечно, убежденный антикоммунист . — Как ты себе свою роль представляешь? — Настаивал Арнольд Петрович. — Как? Сценическое мастерство? Нужно оно им. Я тебе скажу, чем ты будешь там заниматься. Сводница. Вот ты кто. — Арнольд Петрович бросился к дивану, уселся на него в профиль, поставил руку локтем на спинку, подпер ладонью щеку, и так застыл. Трагически .

— А что делать? — Спрашивала Ксения Николаевна. — Как жить? Где деньги.

— Если ты намекаешь на квартиру, то я пока не могу. Мы репетируем.

— С Петуховой? Теперь эта еще. — Зловеще пересчитывала Ксения Николаевна. О том, что Петухова вернулась и снова хочет заниматься, Арнольд Петрович ее честно предупредил.

— Да, да. И тебе не мешает. Ты посмотри, как ты ходишь, — творческий человек — Арнольд Петрович легко уходил от бытовых сцен, вернее, переводил их на уровень искусства, эстетизировал.

— Как, как ? А что прикажешь? И так сэконд хэнд. — Ксения Николаевна сказала сгоряча и пожалела, не нужно ему знать, вещи, как вещи. Но Арнольд Петрович внимания не обратил.

— Я не говорю, в чем. Я говорю, как. — Он вскакивал и показывал как Ксения Николаевна ходит. Грузновато. Она сама знала, в красном пиджаке не должно быть заметно. Но то осенью, нужно дожить. А пока, значит, засек. Обидно, мало того, что правда, так еще и утрирует. Плоскостопия у нее не было, это, извините .

— А как Петухова, ты не видишь? — Взрывалась Ксения Николаевна. — Вот именно. Я тебе скажу. Как эта самая… ходит. — Она не позволяла себе выражений , которыми, как известно, грешат все чаще многие женщины, значит, действительно, это был взрыв.

— Ничего подобного.

— А как? Ну, как?

— По правилам. Как будто пятак зажат между ягодицами и нужно пронести, не роняя.

— Вот именно. Пятак. Пора милостыней зарабатывать, пусть бабка моя научит.

— Ты не справедлива. — Стихал Арнольд Петрович. Он, вообще, был отходчив, золото , а не мужик. На таких бабы и ездят. — Петухова — порядочная. Даже удивительно. Уже давно могла в Нью-Йорке жить. Народные бегут, а эта ни с места. Пока, говорит, свое не отыграю, не уеду.

— А не много ли ты на себя берешь? — Тоже успокаивалась Ксения Николаевна. Тоже, ведь, редкая женщина, не стерва , ни капельки (разве только чуть-чуть). — Дуришь голову, там замуж бы вышла.

— Успеет. — Безжалостно резал Арнольд Петрович. — Ты посмотри, что я нашел. — И он зачитывал:

— Вот из-за таких как ты… — говорила неукротимая Ксения Николаевна, сгорая от любви к Арнольду Петровичу, душевной и плотской одновременно, а вернее одной большой любви — немедленно и сейчас. Это были ее последние осмысленные слова на ближайший час. Но не сказать их она не могла. — Вот такие, как ты, дурят голову этой несчастной стране. Романтики. А сволочь приходит и пользуется. Как это я еще тебя терплю…

До того дошла идиллия, что Ксения Николаевна отправилась проведать старушку. В другое время у нее от своих забот голова пухла, но тут она подумала, счастьем нужно делиться. Семье старушки было лестно. Ксения Николаевна и одна бы пошла, как женщина жалостливая, но Арнольд откликнулся. Он любил поговорить, как не хватает жизненного материала, кислорода, когда б вы знали из какого сора… Так же и в режиссуре, та же поэзия. С возрастом обособляешься, ныряешь в кокон, в скорлупу, прямо, как в природе, только, наоборот, там наружу, а тут внутрь, и теряешь связь с жизнью. А важно каждое ощущение, запах, слово, главное, чтобы естественно, жизнь такое придумает, такое подскажет, ни в какой голове не вообразить. А где реальность, как не в больнице. Дальше тишина, обрыв, здесь самое место битвы за жизнь , здесь не придуманное, без холостых патронов, все боевые.

Ксения Николаевна выслушала внимательно, кивнула, где надо. Она уже своего Арнольдика знала. Польза от него должна быть. Внушительный, известный, кому ж тогда ходить по богоугодным заведениям, подарки разносить. Такой белую руку на лоб положит, прохлада от нее и больному легче . Тем более, что самому и самому Арнольду Петровичу хотелось.

И еще волновало Ксению Николаевну. Лежала старушка в тринадцатой палате. Суеверия — пустяк, но когда к ним относишься именно, как к пустяку, а старушка верила и тринадцатого опасалась. И надо же, чтобы именно ее в тринадцатую. А тут — здоровье, с этим не шутят. Дочь просила, но робко, заикнулась , ее оборвали, говорят, если все начнут выбирать , а сейчас отпуска . Как это причем отпуска ? Короче, какие у вас претензии? У нас, если хотите, есть приказ, после семидесяти вообще не держать. А мы держим. Так что лежите тихо.

Ксения Николаевна волновалась, ожидала увидеть хуже, а старушка ничего, кашку при них поела, за руку Ксению Николаевну ухватила. Они сока разного принесли, чтобы твердого не жевать. По руке и определилось, немного силы, но есть, не расслабленная, а в таком возрасте — это главное желание жить, не следовать покорно течению болезни. Как она только ходит, без глаз, в туалет как, а водят, водят, люди всегда помогут. Гладила руку Ксении Николаевны. Она Арнольда Петровича представила. Старушка говорит: не знала, что он придет, а про тебя знала, видела. — Спрашивай, спрашивай, — просила старушка. Кормют , а как же. Раньше голова кружит, кружит, теперь меньше. Только шумит… Арнольд Петрович сидел молча, но осматривался с любопытством, потом нагнулся к Ксении Николаевне и на ухо: — Как думаешь, инсульта нет? И кивнул удовлетворенно, что нет, какой инсульт, когда руку жмет. Отделение было почти пустым, лето, народ лечится неохотно, ходило еще несколько неврологических. От того и позволяли лежать, лечиться, нужно загрузить койки . Раз уж попала, думала Ксения Николаевна, нужно подлечить впрок, чего зря лежать. Врач, как раз забежала, молодая, меняются теперь, постоянных нет, отпуск. Ну, с временной и легче договориться, ей что. Витамины есть больничные, группа Б, кроме шестого, того нет, ну и ладно, можно капельницы продолжить , три сделали, еще три, вены хорошие . Ксения Николаевна записала, что нужно, очень удачно, у нее были связи в гуманитарной помощи, лекарства чуть просроченные, на грани, но для простых людей — находка, они еще два года полностью годные. Это им — нельзя, а нам — только лучше. Вообще, у Ксении Николаевны открылось особенное удивительное состояние, сразу от многих причин — и что делает она доброе дело, и бескорыстно, от души делает, и чувствует себя надежно, рядом надежный мужчина и с его стороны ощущает одобрение своего деятельного усердия, значит, понимает , а она — прямо, как сестра милосердия, в старомодной косынке с красным крестом, как раньше , не по мобилизации, а по зову сердца, именно потому, что иначе нельзя . Старушка лежала тихая, а потом высказалась. Я тут, доця (первый раз она так Ксению Николаевну назвала), смерть свою высматривала, рядышком была, а не встретились. Не бойся (тут рука ее еще крепче пожала руку Ксении Николаевны), просто лежу, а про себя смотрю, иду. Иду, и сама знаю, куда, встречайте. Вхожу в коридор, комнату, везде темно, я привычная, а там темень такая, будто комашка в кусок угля залезла и смотрит внутри. Чернее не бывает. Я знаю, здесь она должна быть, руками вожу, думаю: вот сейчас схватит. И весело мне, ищу, ищу, нет нигде. Я утомилась, дальше прошла, вдруг светит, будто на солнышко смотрю в самый светлый день, свет, и ничего, в темноте не знаешь, куда идти, а идешь, а тут встала, не могу ступить. Пошла назад, снова темно, пусто, потихоньку кровать свою нашла и забралась. Вот так сходила за смертью напрасно.