Антонин Згорж - Один против судьбы [Sam proti osudu]

— Я не позволю, чтобы мне указывали, куда мне ходить и куда не ходить!

Сальери пожал плечами, как бы снимая с себя ответственность.

— Как вам угодно. Я вас предупредил. То, что я говорил о возможности выступлений против французов, это, разумеется, grande segreto, [11] Grande segreto (итал.) — большой секрет. об этом ни слова! — добавил он решительно.

Бетховен молчал, конечно, но посещать молодого французского генерала продолжал.

Поглощенный всегда своими замыслами, Бетховен не интересовался происходящим вокруг. Когда в один из весенних дней он спешил в посольство, ему было невдомек, что в городе неспокойно. Толпы мужчин и женщин торопились куда-то, где-то вдали слышался военный оркестр.

В этот день Вена готовилась к встрече австрийских волонтеров — участников войны. Их возвращалось куда меньше, чем когда-то уходило. Многие сложили свои головы на итальянских равнинах. Сегодня, пять месяцев спустя после последнего выстрела, жители страны, потерпевшей поражение, снова ощутили его горечь.

Кто-то из правителей рассудил, что боль лучше всего перелить в гнев. Неподалеку от французского посольства стали появляться небольшие группки неприметных личностей. Они что-то кричали проходящим толпам, указывая на здание посольства, подстрекали их. Бетховен ничего этого не замечал. Однако, как только он вошел на ступени, ведущие в бывший дворец Лихтенштейнов, он заметил то, чего раньше не бывало. Над входом трепетал трехцветный флаг Французской республики.

Он нашел Бернадотта стоящим у окна, рядом с молодым адъютантом и скромным скрипачом Крейцером.

— Заметили ли вы, как полиция о нас заботится?

— Полиция?

— Конечно! Вон там, напротив, стоят в толпе ее наемники. Они подстрекают народ против нас.

— Почему вы думаете, что эти люди наняты? Кое-кого вид вашего флага раздражает и без особых побуждений.

Бернадотт лукаво прищурился:

— Мы имеем сведения об отношении к нам. Знаем, как ненавидит нас двор. А наш флаг? Ну конечно, кое-кому он не нравится. Но это наше право украсить нашу резиденцию цветами своей родины. Разве на доме посла Сардинии не висит сардинский флаг, а над посольством турецким — турецкий? Однако предоставим событиям развиваться как положено! А мы лучше послушаем немного музыки. Вы сыграете нам, Крейцер?

Крейцер и Бетховен погрузились в музицирование, а Бернадотт и некоторые члены посольства являли собой благодарную публику.

Внезапно Крейцер опустил смычок и повернул голову к окнам. Бетховен не слышал ничего, все остальные поспешили к окну.

Тут вошел один из офицеров и объявил:

— Перед домом скопление народа и прибывают всё новые толпы. Они показывают на наш флаг, кричат и грозят кулаками!

Бернадотт взглянул на Бетховена:

— Видите, я был прав. Но мы его не снимем. Это означало бы оскорбить нашу страну. Я выйду к ним и буду говорить!

Офицер охраны забеспокоился:

— Они очень возбуждены, а некоторые вооружены. Они могут напасть на вас. Возьмите мой пистолет.

— Лучшее оружие — это доброе слово!

— Тогда с вами пойду я! — заявил Бетховен. — Я такой же простой человек, как те, что стоят на улице. Они выслушают меня!

Бернадотт отрицательно покачал головой:

— Выдающиеся люди тоже обладают одной-единственной головой. Берегите ее!

Он повернулся и вышел. Шум голосов сначала усилился, но сразу же умолк.

Раздался могучий голос:

— Граждане! Мы пришли к вам как друзья, и право каждого посла вывесить на своем доме…

Его слова были внезапно прерваны диким воплем из задних рядов:

— Бейте французов!

Крики понеслись со всех сторон. Слова Бернадотта потонули в них. Над толпой вздымались кулаки. Женщины визжали. Бернадотт вернулся в салон побледневший, но спокойный.

— Они ничего не хотят слушать. Я приказал забаррикадировать ворота. Удары кулаков они выдержат, а другого оружия у этих людей нет.

В это время раздался звон разбитого стекла, осколки рассыпались по ковру, и генерал, рассмеявшись, добавил:

— Но я забыл о камнях. — Потом он обратился к Бетховену: — Я обязан позаботиться о вашей безопасности, маэстро! Извините нас, пожалуйста: концерт закончился прежде времени. Мой адъютант проводит вас.

Композитор отрицательно покачал головой:

— Я не покину друзей в опасности. А если бы захотел уйти, то только тем путем, что пришел.

— Это очень благородно, но неблагоразумно! Если мы откроем парадный вход для вас, в него ворвутся эти безумцы. Будет только лучше, если никто не узнает, что сегодня вы были нашим гостем.

— Я останусь с вами, что бы ни случилось. На свете нет никого, кто бы стал меня оплакивать.

Такой ответ странно подействовал на Бернадотта. Его голос внезапно стал резким:

— Но я отвечаю за жизни всех присутствующих. Надеюсь, вы не отрицаете мое право приказывать. Граждане офицеры, приготовьте пистолеты и шпаги! Вы, адъютант, проводите господина Бетховена через служебный вход! Проверьте сначала, безопасна ли улица. Надеюсь, маэстро, что мы увидим вас у себя, когда воцарится спокойствие.

В каждом слове Бернадотта слышалась сила. Казалось, что в нем не осталось ничего от того человека, который только что спокойно слушал музыку. Он попрощался, отдав честь. Как в дурмане позволил Бетховен провести себя по лестнице и неожиданно очутился один на узкой улочке, на которую выходила задняя стена посольского здания. Здесь не было ни души. Подавленный беспокойством о своих французских друзьях, Бетховен прохаживался около посольства. Он внимательно следил за тем, что происходит перед домом.

Людская орава мрачно гудела перед фасадом, но вдруг гул достиг высшей точки, и она злобно завопила. Какой-то человек подобрался к флагу по спинам волонтеров. Он уже протянул к нему руку, когда в окне, рядом с балконом, появился человек в военном мундире и прицелился.

Яростный рев, как бурлящий кипяток, разлился по улице. Но вдруг у окна во дворе возник другой человек и отвел руку целившегося. То был Бернадотт.

Какой-то человек из толпы ухватился за древко. Бетховену показалось, что он слышит треск ломающегося дерева, и он увидел, что трехцветное полотнище упало, как тяжелораненая птица.

Оно исчезло в толпе, сотни рук тянулись к нему. Казалось, что его мгновенно разорвут. Но произошло иначе.

— Сжечь его, сжечь! — раздалось в толпе, и множество голосов подхватило этот крик.

Кто-то тащил трехцветный флаг над головой, и все двинулись к центру недалеко расположенной рыночной площади. Там поблизости от фонтана были сложены бочки, где и собирались устроить тризну.

Пространство перед посольством стало свободным, толпа исчезла, и вот уже перед фасадом дворца не осталось никого. Лишь вдали слышались крики, раздавшиеся при виде пламени, охватившего флаг.