Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Жена штандартенфюрера

— И правильно сделали, доктор. — Мой отец слегка похлопал доктора Крамера по плечу с тёплой улыбкой. — Может, хоть чаю выпьем? У вас же ещё есть время до отправления поезда, верно?

— Конечно, зайдите хоть ненадолго. — Мама уже подала знак Гризельде, чтобы та сделала чай, и доктор Крамер не смог отказать им обоим.

— Только совсем ненадолго. Не хочу, чтобы вам потом ненужные вопросы задавали.

— Но куда вы едете? — Я проследовала за родителями и нашим гостем в гостиную, всё ещё не в силах поверить, что ещё один наш близкий друг покидал нас.

— Я еду в Нью-Йорк к Адаму. После того, как правительство выпустило тот новый закон — «Закон об исключении евреев из экономической жизни страны», — как я выяснила позже из газет, закон, который по сути запрещал евреям владеть собственностью, бизнесом или даже заниматься какой-либо профессией. — Они заставили нас продать всё, что мы имели за какие-то гроши, и мне больше не за чем здесь оставаться. Раньше у меня хотя бы были мои пациенты, но почти все они разъехались или же были согнаны в лагеря. Офис по арианизации еврейской собственности забрал мою практику и дом… Не хотелось бы, чтобы они и меня в лагерь сослали, у меня же ещё сын…

В тишине, что последовала за его грустными размышлениями, прерываемой только звоном посуды на кухне пока Гризельда сервировала чай, и Мило, грызущим кость под столом, я задумалась о том же, о чем наверняка думали мои родители. Как и меня, их, скорее всего, снедало то же подавляющее чувство вины за то, что мы ничем не отличались от доктора Крамера, кроме давно купленного немецкого имени, и тем не менее прекрасно жили в стране, что только что отняла всё у нашего друга. Мы были точно такими же евреями, и всё же сидели сейчас за этим большим столом из красного дерева, в огромном доме на пять спален с немкой-домработницей, которая подавала нам чай в лучшем фарфоре, какой папа только смог достать. Всё имущество доктора Крамера составляло один единственный чемодан в холле, и надежда, что офицеры на границе не отнимут его деньги и выпустят его из страны.

— Как же это всё нечестно. — Я и не поняла, что произнесла это вслух, но доктор Крамер, похоже, был благодарен мне за мои слова.

— Жизнь — вообще нечестная штука, Аннализа. Но я вовсе не жалуюсь на свою прежнюю. По большей части я увожу отсюда только хорошие воспоминания, просто люди… они запутались, понимаешь? Сами не знают, во что себя втягивают. А когда поймут наконец, будет уже поздно. Ничего, кроме военных и полиции, в стране не останется. Никому нельзя будет доверять. Гестапо повсюду, сосед будет следить за соседом… А что до амбиций Гитлера о мировом господстве, так помяни моё слово, он пытается откусить больший кусок, чем сможет проглотить. В результате вся страна этим куском подавится.

Я слушала его как какого-то библейского пророка, даже не подозревая, насколько он окажется прав в самом ближайшем будущем. Я ужасно не хотела, чтобы он уезжал, а потому старалась запомнить каждое его слово, так как была уверена, что больше никогда его не увижу. Норберт, который только вернулся с футбольной тренировки, был особенно молчалив и тихо разглядывал свой чай, не зная, что сказать. У них всегда были какие-то особые отношения с доктором Крамером, может, как и у всех пациентов с врачами, что спасли им жизнь. Я начала думать о том, сколько немецких жизней было спасено еврейскими врачами, и как эти бывшие пациенты отправляли теперь своих спасителей без зазрения совести в работные лагеря, растущие по стране, как грибы после дождя.

Звонок прервал мои невесёлые мысли, и я поняла, что это скорее всего был офицер Фридманн. Я вскочила со стула и побежала в холл, внезапно занервничав о его возможной реакции на нашего гостя. Может, лучше просто схватить пальто и сразу же повести его к машине, прежде чем он заметит нашего друга? Хоть я и ни разу не слышала от него никаких антисемитских высказываний, он всё же был штандартенфюрером секретной службы, и кто знает, как бы он воспринял ситуацию.

Однако, как только я открыла дверь, все мои планы на быстрый побег были разрушены одной фразой Генриха:

— Кто собрался в отпуск?

Он махнул головой в сторону чемодана доктора Крамера, неосторожно оставленному нами прямо на ходу посреди холла.

— Никто, это… нашего друга чемодан. Вообще-то, нашего семейного доктора. То есть, бывшего доктора… Он зашёл, чтобы попрощаться перед отъездом.

— Он еврей?

Я попыталась расслышать по тону его голоса, как штандартенфюрер Фридманн воспринял эту новость и, не заметив в нём никакой видимой враждебности, кивнула.

— Он очень хороший человек и почти как член семьи для нас. Мы всегда были очень близки, ну, за исключением последних пары лет, когда он перестал приходить так часто, как раньше, потому что соседи начали на нас косо смотреть.

Я прикусила язык, думая, что пора бы уже остановиться болтать, пока я всю семью не втянула в неприятности, но настойчивый взгляд его тёмных глаз почему-то ещё больше меня разговорил.

— Он всегда был так добр ко мне, родители его всегда просто обожали, он спас Норберту жизнь, когда все другие врачи только руками разводили и утверждали, что ему уже не помочь. Я так расстроена, что он уезжает, я надеялась хотя бы минут пятнадцать с ним провести, если вы, конечно, не против…

— Я всё понимаю. Я подожду в машине, если вы не хотите, чтобы я смущал вашего друга.

Такого ответа я не ожидала. Подумав, что я наверняка испытываю свою удачу, я всё же решила сделать ещё один шаг по минному полю:

— Может, вы хотите к нам присоединиться?

К моему огромному облегчению, Генрих улыбнулся.

— Почту за честь, Аннализа.

Но как только я пригласила высокого и, прямо скажем, довольно устрашающего в форме сотрудника СД офицера в гостиную, бедный доктор Крамер совершенно изменился в лице и медленно поднялся со стула, бледный, как призрак. Я поспешила представить своего гостя, прежде чем у доктора случился бы сердечный приступ.

— Офицер Фридманн, разрешите представить нашего близкого друга и замечательного врача, доктора Крамера. Доктор Крамер, познакомьтесь с нашим ещё одним хорошим другом, штандартенфюрером Фридманном.

Ко всеобщему удивлению, Генрих направился прямиком к доктору Крамеру и первый протянул ему руку.

— Честь имею, доктор.

Доктор, по-видимому, совсем смутился от такого неожиданного жеста, особенно исходящего от офицера СД такого высокого ранга. Он медленно протянул в ответ свою ладонь и недоверчиво сомкнул пальцы вокруг руки Генриха.

— Герр штандартенфюрер…

— Эта семья уж точно работает на обе стороны, вы не находите? — Генрих подмигнул врачу и слегка хлопнул его по плечу. — Не каждый день вы увидите немецкого адвоката, пьющего чай с его еврейским доктором, который жмёт руки штандартенфюреру СД, который ведёт дочь этого адвоката (которая, кстати, является балериной) в театр. Прошу прощения у всех, кого я упустил.