Петр Еремеев - Ярем Господень

— Так-то так, но ведь не свят Тимофей! Кто же наущал самочинно почитать тово Архиповича святым?!

— Иосия…

— Кто клал поклоны Тимофею?

— Боголеп! Он теперь тож в Берлюковской пустыни. На шейных крестах, в воске, власы Тимофея Архиповича вмале носили…

— Довольно на сей день! Отпускаю тебя, Георгий, покамест, со двора на все четыре, но из Москвы ни шагу! Не то сыщем и беды насвищем… А ты где же на постое-то?

— Так, на подворье Новоспасскова!

Георгий вышел на улицу в самом добром настрое. Он излился и перед церковными властями — снял с души тугу. Он и без Иоанна получит указ на монашеский чин, всё содеется куда с добром!

В Синодальной канцелярии служители, видно, подобрались говорливые, и потому тем же берлюковцам скоро открылось, что Георгий приходил с покаянием.

Иосия перепугался. И было отчего. Только вот строителем определён — сбылось давнее тайное желание, и на тебе! Этот Георгий, этот измышлятель слишком уж о многом наслышан, да и сам по себе опасен, говорлив, простак, не в меру.

В январскую стужу, сидели с Сильвестром в жарко натопленной келье, и строитель, явно в расстройстве, ширкал сухими ладонями — никак не мог успокоиться.

А Сильвестр будто нарочи пугал:.

— Кабы этот болтун не открыл о нас чево-нибудь годнова к истязанию в пытошных горницах…

— Житье наше… — Иосия больше себе жалобился, вспоминал ходячее по народу: теперь ничево нет легче, как попасть в Тайную и нет ничево трудней, как вырваться из неё!

И начала сухотить, давить тоска: понимал Иосия, в какое время живёт. Всюду шептуны-изветчики зырят кого бы поволочь в застенок.

Сколько ни размышлял, а ничего твёрдого не придумал дурманной теперь головой Иосия, как самому пойти с доносом на Георгия. Призабыл, знать, не провидел монах, что ежели чужую бороду рвать, то и свою подставлять…

Второй раз сели с Сильвестром рядком на лавку, опять кумекали, как же быть? Теперь Иосия поднимал себя поносными на Георгия словами:

— Помню, болтал он в Сарове, будто бы хотел своими руками извести царя Петра…

— Каков зло-о-дей! Чево же лучше… — поди с этим, — едва не возовопил Сильвестр. — Да за это помышление шкуру ему без всякова послабления спустят. Казни лютой предадут!

— И это монах толкует… — тихо укорил Иосия своего чернеца и тотчас прогнал его из кельи.

Всё же решился. Посидел Иосия за столом, изрядно-таки поскрипел пером. Тут же вышел на двор своей пустыньки — секущий ветер со снегом малость остудил разгоряченную голову. Наконец-то метнулась пугливая мысль: так-то так, да обратно-то как?.. Ну, явится в Синодальную, поднимут саровских на ноги… Однако сию же минуту из-за левого плеча кто-то кинул с хохотком, а вот и ладно! Пусть и старче Иоанн повертится, как и к нему с тем розыском…

Запряг Иосия лошадку в дровенки, надел нагольный тулуп и погнал в Москву. Всё та же секущая снежная крупка малость и теперь осадила зло: саровцев не впутывать — такое может начаться…

Прежде чем явиться в Синодальную на строгие очеса служивых, зашёл к князю Ивану Одоевскому, вкладчику Саровской, а теперь и Берлюковской пустыни.

Князинька, в пёстром просторном халате из восточной камки и в мягких козловых сапожках, кормил у окна диковинных птиц в клетке. Подошёл под благословение, пригласил сесть и сам опустился в покойное мягкое кресло. Умное лицо князя повеселело:

— Я, кажется, уже облегчился: два воза хлебов и круп в твою пустыньку отправил, отче. Ещё за оброком?!

— Премного благодарны, довольствуемся! — Склонил свою голову Иосия. — Дай Бог князь вам и вашему семейству всяческих благ за кормию моих сирых. Я же теперь за советом…

Иосия рассказал с чем пришёл, признался в намерении.

Одоевский повздыхал, поёрзал в кресле, зачем-то стал перекладывать с места на место книги на столе. Мягко укорил:

— Уж если вас, духовных, мир не берёт… Не советую я тебе, отче, идти с бумагой. Ох, эти наши пагубные страсти, как погрязают в них человеки… Как же ты, Осий… Георгий тебе как на духу своё выложил — неразумие зело! Ведь я о чём: боле умирают от языка чем от меча — такое теперь времечко…

Вышел от Одоевского в смятении. Покор князя как не принять. Только Георгий-то выложился и жди ты, берлюковец, повелительного вызова из Синодальной, а там учнут сверять показания, а там сразу вину объявят: почему по сю пору молчал, тебе Георгий своё когда выложил, излил. Ты знаешь, как наказуются за умышленное сокрытие злодейских факций?! Мучился Иосия: Ну, Вейц, ну черти придуманные, а ещё-то что мог купно с ними наговорить этот дурачок?!

Иосия постучал ещё в дом бывшего кабинет-секретаря царя Петра I А. В. Макарова — не худо бы и этого умственного человека послушать. Макаров уже не служил, в это время находился под следствием по какому-то маловажному делу и тяготился этим. К сожалению, бывшего кабинет-секретаря и нынешнего духовного сына Иосии дома не оказалось, а жена его не нашлась что-либо посоветовать монаху.

Кой-как промучился Иосия ночь в Москве.

На всякий случай написал-таки донос на Георгия: Вейц, черти — что-то с головой у Георгия, явно! Помня остерёг князя Одоевского решил начально увидеться с тем же Георгием — хуже не будет!

На подворье Новоспасского, где всегда останавливались саровцы, Георгия не оказалось. Знакомый чернец отправил на Варварку — туда наряжался с утра Георгий, там у саровцев вкладчик жительствует…

Знал Иосия того вкладчика, застал у него Георгия. Закрылись в гостевой комнате настороженно, словно чувствовали, что не разойдутся полюбовно.

Иосия, едва отдышался с дороги или от подступившего волнения, сразу и осудил:

— Зачем же ты со своим худоумием в Синодальную побёг, а?!

Георгий тряс — тоже, знать, от волнения, своей кудрявой бородкой, тонкими казанками пальцев правой ладони пристукивал по столешнице.

— Ты духовным отцом моим назвался, а палец о палец не ударил, чтобы спроворить мне указ о пострижении в монашеский чин. Всё-то жданками кормил. Теперь вот я Иоанна озаботил. Ну, а в Синодальную… Думал, что там умные бороды — послушают, да и простят мне мои прегрешения, отпустят в Саров. Испугались они — розыск начали и теперь, теперь не знаю, что и будет…

Иосия надвинулся через стол на Георгия.

— Лишков наговорил?! Ах, ты простец несчастный! Забыл, что я твой духовный отец… Ты ведь там и на меня наплёл…

Иосия тяжёло осел на стул и дикими глазами смотрел на Георгия. Тот чему-то своему улыбался.

— Отныне ухожу из-под твоего начала… И ты на меня не ори! Я в дворянах ходил! — Георгий резко встал, запахнул шубу и пошёл к двери. — Прощевай!

Схватился за шапку и Иосия. Почти взмолился:

— Ка-ак не мой сын? Не презорствуй, не поднимай во мне зла… Постой, потолкуем, надо нам столковаться!