Владимир Стрельцов - Выживая — выживай!

«Любезная графиня Берта торопится утвердиться в роли моей госпожи и покровительницы. Однако, именно вам понадобилась я, а не наоборот. Вы помогли мне, спасибо, но сейчас именно вы меня будете просить о чем-то, а не я вас».

Наконец Берта поднялась из-за стола, следом за ней резво вскочил Адальберт, очевидно, доселе тяготившийся проявляемой неучтивостью. Хозяева двинулись навстречу Мароции и взгляды Берты и Мароции скрестились.

Хозяйка деланно улыбалась дочери своей ненавистной соперницы. Теодору, Теодору, она прежде всего видела в ней, и потому ее сыну и мужу стоило немалых усилий убедить ее в том, что освобождение Мароции принесет много пользы интересам Тосканы. Она сдалась под напором неопровержимых аргументов, под натиском дурных для нее событий, случившихся за последнее время, но не устояла-таки перед соблазном чисто по-женски, в мелочи, да еще и опосредованно, отомстить этой греческой выскочке, пусть даже и не ей самой, а ее копии. Несмотря на сложившееся равенство с Мароцией в светской иерархии, дочь Вальдрады ни на секунду не могла допустить мысль о том, что дочь Теодоры отныне является ей ровней.

Женщины подошли друг к другу на расстоянии полутора метров и Мароция, как гостья, склонилась в поклоне, ожидая приветственной речи хозяев. Однако, бежали секунды, а Берта не торопилась заговорить. Она мастерски держала паузу, заставляя свою соперницу до последней капли проглотить горький напиток ее гостеприимства.

— Приветствуем вас, благородная герцогиня Сполетская, маркиза Камерино, в пределах нашего замка. Примите стены нашего дома, как наше обязательство во всем защищать жизнь и честь вашу! Рады видеть вас в добром здравии и богобоязненном состоянии души! — мелодичный голос Берты звучал горным ручьем, живописным издали, но холодным и опасным для тех, кто бездумно погружался в него.

Мароция выпрямилась, и Берта, все также медово улыбаясь, протянула ей обе руки ладонями вверх. Они вновь встретились взглядами.

Если бы Мароция вложила бы свои руки в ее ладони, она бы невольно повторила бы акт церемонии принесения клятвы верности — именно так, ладонями вверх, протягивает свои руки великодушный сюзерен своему покорному вассалу. Разумеется, эта встреча не могла считаться подобием гоминиума, тем не менее, даже в таких мелочах строптивая гостья не пожелала уступать. Озарившись внешне любезной, но двусмысленной улыбкой, она подхватила руки Берты своими руками снизу и крепко сжала их.

— Я благодарю христианнейший дом Тосканы за оказанную мне неоценимую услугу, благодаря которой я сейчас имею счастье видеть вас!

Берта с заметным усилием вырвала свои руки из цепких пальчиков Мароции.

— Признаться, мы были немало удивлены слухами о вашем стесненном положении в Сполето, но еще более удивлены тем, что на протяжении столь длительного времени ваша судьба не интересовала даже ваших родителей.

— Альберих — суровый хозяин своим подданным, но нет оснований упрекать его в несправедливости. Мои родители, по всей видимости, руководствовались именно этим.

— В таком случае, разумными ли были наши усилия по организации вашего приезда сюда?

— В ваших действиях вы всегда руководствуетесь интересами Веры Христовой и заботами о вверенном вам народе. Убеждена в правоте вашего мнения, что мое присутствие здесь принесет пользу Тоскане.

— Я этого не говорила, герцогиня.

— Но вы так думаете, маркиза.

Возникла пауза. Гвидо молил Небеса о ниспослании всем терпения и такта.

— Вы остригли ваши чудесные волосы, Мароция? — вновь заговорила Берта, и спустя мгновение добавила, — Жаль, волосы есть настоящее богатство и украшение благородной дамы. Впрочем, вам так даже лучше!

— И мне тоже нравится, — неожиданно для всех брякнул Адальберт, и в тот же миг, спеша скрасить слова своей супруги, подскочил к Мароции, — дитя мое, мы несказанно рады вас видеть и нижайше просим вас разделить с нами хлеб наш насущный, который сегодня нам даровал Господь.

Спасение прибыло вовремя. Гвидо облегченно вздохнул. Адальберт повел Мароцию к столу, а Берта осталась одна на поле недавнего боя, в котором она так и не сумела одержать победу.

Ужин прошел мирно. Плана для второго сражения у Берты не было, а Мароция и вовсе не готова была воевать. Вместо этого она с любопытством оглядывала хозяев и пыталась сориентироваться в новой для себя обстановке.

— В курсе ли вы последних событий, Мароция? — спросила Берта, когда слуги, подав хозяевам сладкое вино и фрукты, полностью покинули залу.

— Я знаю, что его Святейшество, папа Ландон, предстал пред лицом Господа нашего, но, увы, к стыду своему, не знаю, кто наследовал трон Апостола Петра.

— Спешу поздравить вас и вашу матушку, Мароция. Мечта вашей матери исполнилась — папой, под именем Крестителя, стал Джованни да Тоссиньяно.

— Вот как, — тихо сказала Мароция, и, не в силах сдержать свои эмоции, низко опустила голову.

— Я вижу, вы не очень рады этой новости?

— Мне нечего скрывать, графиня. Джованни да Тоссиньяно не входит в число моих друзей. Неужели не было возможности изменить выбор Рима?

— Ваша мать в последние годы изрядно постаралась лишить нас всяческих шансов. Грехом симонии в высший Синод попадали люди исключительно близкие ей или этому Тоссиньяно. Не лучше обстояли дела и в римском Сенате, где ваш отец полностью подпал под влияние вашей матери и вашего брата Теофило. В Сенате отныне правят греки и римские плебеи, как будто вновь вернулись времена Велизария и экзархата, и нет больше места для благородных италийских родов.

— Дорогая моя, не стоит забывать, что италийским родам в большинстве своем от силы также не более века, — вновь не к месту встрял Адальберт.

— Если вам, граф, угодно принижать значимость вашего рода, то мне становится понятна причина наших неудач. Я же никогда не смирюсь с этим! Пусть в моих жилах и не течет итальянская кровь, зато там присутствует кровь Возродителя Империи, кровь Великого Карла!

Адальберт смиренно затих. Мароция изучающе оглядела его.

Перемены, произошедшие с некогда главным щеголем Италии, удивили Мароцию. Адальберт за последние годы резко постарел и потерял весь свой прежний лоск. Очевидно, что какая-то болезнь или болезни подтачивали силы графа, но, кроме того, ко всем бедам, добавлялась странная апатия, воцарившаяся в каждом закоулке души Адальберта. Всю свою жизнь он провел в засаде, выжидая удобный момент для воцарения в стране и не решаясь перейти в открытое столкновение со своими соперниками, юридически имевшими прав на короны не более, чем он. Всякий раз он успокаивал себя тем, что его время не пришло, что он поступает разумно, оставаясь в стороне от этих бесконечных войн, в которых с упоением участвовали и Беренгарий, и Арнульф Каринтийский, и сполетские князья Гвидо с Ламбертом, и многочисленные папы-интриганы. Лишь однажды он решился бросить вызов судьбе, рискнув противостоять императору Ламберту, но каким же удивительным позором закончился этот вызов, когда он, стоя в одном исподнем посреди свиного хлева, должен был безропотно дожидаться решения своей судьбы в споре между Ламбертом и Альберихом. После этого желание участвовать в военных авантюрах у него пропало напрочь, призрак короны в его сознании потерял для него все свои притягательные свойства блесны и он все более и более погружался в состояние пожилого заурядного добряка-домоседа, несмотря на яростные протесты своей жены.