Владимир Стрельцов - Выживая — выживай!

Одновременно с этим, Теофилакт вежливо попросил тосканцев свернуть все их знамена, оставив развернутой только личную хоругвь Гвидо, которую нес его оруженосец. Указанные меры предосторожности были с недавних времен введены лично Теофилактом, чтобы минимизировать, по возможности, бытовые конфликты на улицах Рима между местными и чужаками. Решение весьма мудрое, но по тем временам и нравам весьма непривычное а, по мнению благородных лиц, несколько задевающее их достоинство.

Тосканцы нехотя повиновались и их отряд, возглавляемый теперь их висконтом и тремя Теофилактами, вступил в пределы Рима. К тому моменту у ворот собралось уже немало зевак, с любопытством наблюдавших за любезным расшаркиванием их консула с северными соседями их города. Слух о прибытии важных гостей с быстротой эпидемии начал распространяться по Риму, и многие горожане устремились к Фламиниевой дороге в расчете кто на щедрость прибывших, кто на карманы и ротозейство их приветствующих.

Не сразу Рим узнал свою дочь. Три года жизни, полные борьбы за свое существование, срок немалый. Отряд уже достиг Марсова поля, прежде чем по толпе прошелестело «Это она! Клянусь, это она! Это Мароция!». И вот уже толпа, дотоле славословившая Теофилакта и его сына, вдруг разразилась хвалебными гимнами в адрес Мароции, наспех переделывая их и вставляя в слова гимнов ее имя вместо имени ее матери.

Лицо Мароции озарилось улыбкой.

— Надо же, меня помнят! — воскликнула она.

— И, видимо, любят, — чуть ревниво добавил Гвидо, тут же отдав распоряжение своим слугам монетой ответить Риму за похвальные старания в адрес своей возлюбленной.

И в выводах своих Гвидо был не так далек от истины. Виной тому были, как не слишком высокая популярность в Риме папы Иоанна Десятого, принявшего Святой Престол с нарушением, как считали многие, сразу нескольких церковных правил, так и два последних неурожайных года, приведших к введению Теофилактом режима жесткой экономии хлеба. На этом фоне краткий и милосердный понтификат папы Анастасия теперь вспоминался горожанами Рима, как чрезвычайно сытый и благочестивый период, и плебс весьма отчетливо помнил, в чьих цепких ручках находилось тогда негласное управление городом. Справедливости ради стоит отметить, что без привычной во все времена гиперболизации памяти народной тут, конечно же, не обошлось.

Во время движения по городу Мароция с родственниками обменялась лишь парой фраз. Сначала Теофилакт уточнил, действительно ли его дочь хочет остановиться в Замке Ангела, как ему передал ее вчерашний гонец? Мароция утвердительно кивнула головой, и Теофилакт лишь заметил, что, как минимум, пять дней уйдет у него на переброску из замка городского имущества, включая томящихся в подвалах башни заключенных. Занятый Теофилактом, во время его конфликта с папой Христофором, замок с тех самых пор рассматривался как личное имущество консула, однако Теофилакт в последние годы, по умолчанию и в связи с отсутствием Мароции, вновь отдал бывший мавзолей Адриана под нужды города. Теперь же его снова приходилось освобождать в угоду капризам своей требовательной и осторожной дочери.

Конечно же, Мароция не упустила возможность пустить язвительную стрелу в адрес своей матери.

— Я смотрю, наша матушка не горела желанием увидеть свою дочь, — заметила она.

— Вы несправедливы, Мароция. Она ждет всех нас сегодня вечером в папском дворце в городе Льва, где в вашу честь и в честь вашего друга будет организован богатый и торжественный ужин. Туда же к вечеру привезут Иоанна, вашего сына и моего внука.

— Почему в папском дворце, а не в нашем доме?

Теофилакт промолчал. За него ответил его сын.

— Потому что наша мать отныне проживает в городе Льва.

— Вот как! И вас всех это устраивает?

Отец по-прежнему молчал, брови его хмуро топорщились.

— Это соответствует нашим интересам и способствует могуществу нашей семьи и Рима, — ответил Теофило.

— А как ты относишься к мессеру да Тоссиньяно?

— Как к главе христианской церкви папе Иоанну, — строго ответствовал брат.

На этом разговор был прерван и более не возобновлялся. Отряд Мароции под несмолкающие приветственные крики горожан вскоре пересек Тибр по Адрианову мосту и Замок Ангела распахнул перед ними свои ворота.

Через несколько часов Мароция со своим сыном Альберихом и висконтом Гвидо, едва успев заменить дорожные кольчуги на светские одежды, вступали в пределы папского дворца, примыкавшего к базилике Святого Петра. Погода, с утра баловавшая их нежными, чуть печальными, лучами осеннего солнца, к вечеру испортилась — поднялся ветер и начал накрапывать дождь. Почти все приглашенные папой гости уже находились внутри дворца, вечерняя служба уже или закончилась, или, что не являлось в эти дни редкостью, не была проведена папой вовсе. Стоя на балконе второго этажа, папа Иоанн наблюдал за приездом носилок Мароции с видом человека, у которого за этот день стало одной проблемой больше.

Возле входа Мароцию встретила Теодора и пятилетний Иоанн, робко взиравший на ослепительно красивую тетю, которую почему-то все слуги называли его мамой. Он послушно дал позволить себе этой тете приблизиться к себе и промочить себя насквозь ее слезами. После этого сюрпризы для маленького Иоанна продолжились — шустрый для своих двух с половиной лет мальчишка, выскочивший из-под подола Мароции, был ему объявлен родным братом, но, как ни старались его новоиспеченная мать, а также дед с бабкой, братья так и не обняли друг друга, обменявшись только осторожным рукопожатием, после чего синхронно убрали руки за спину, давая понять, что родственный церемониал на этом закончен.

Наконец, настала очередь приветствия дочери и матери. Они долго стояли друг против друга, не зная с чего начать, и даже для самых наивных свидетелей встречи эта красноречивая пауза начала казаться чрезмерно затянутой. Первой не выдержала Теодора. Она протянула руку к коротким кудрям дочери, но та инстинктивно отшатнулась от нее.

— Нам надо обнять друг друга, дочь моя. На нас смотрят.

— Простите мне мою наивность, матушка, я не сразу поняла, что вами движет. Извольте, мнение общества, как обычно, превыше всего.

Они холодно обнялись. Почти тут же, едва не оттолкнув Теодору, к Мароции устремилась семнадцатилетняя девушка со светлорусыми волосами, крепкая, румяная, с округлыми формами лица и тела.

— Сестрица моя! Как я счастлива тебя видеть! Ой, ты так изменилась! Зачем ты состригла свои волосы? Идем, идем, там собрались твои друзья, мы все жутко соскучились по тебе, — и младшая Теодора, не дождавшись от сестры ответа и наплевав на весь дворцовый этикет, схватила Мароцию за руку и потащила ее во дворец. В стороне при этом осталась Ксения, нянька Мароции, долгие дни мечтавшая обнять свою госпожу, а сейчас лишь успев печально и безответно простереть к ней руки.