Владимир Стрельцов - Приговоренные ко тьме

Как только осажденным была позволена свобода передвижений в городе, Теофилакт попробовал восстановить связи со своими основными помощниками и союзниками в городе и за его пределами. Здесь также приходилось проявлять хитрость и осторожность, ибо за его людьми моментально организовывалась слежка, а двух человек, отправленных в город, он и вовсе не досчитался в эти дни, и судьба их осталась неизвестной. Справедливости ради стоит отметить, что основное противодействие и враждебность Теофилакт и его люди ощущали со стороны своих оппонентов в римском Сенате, тогда как граф Адальберт после подписания соглашения целиком сосредоточил свои усилия на походных сборах, намереваясь как можно скорее покинуть беспокойный и неуютный для себя Рим.

Отъезд тосканцев произошел накануне. Вчера утром защитники крепости с грустью и неприятным, щемящим ощущением в сердце простились со своими соратниками, с оружием в руках (как было оговорено в соглашении) покинувшими Рим под верховенством Кресченция. В крепости осталось не более сотни человек, которые сразу после того как ворота башни закрылись за Кресченцием, принялись лихорадочно готовиться к обороне. Теофилакт и его люди пришли в неистовое возбуждение, полагая, что этой или следующей ночью, вероятно, решится их судьба, и любая расслабленность или невнимание может дорого обойтись. За все это время из башни выехал всего лишь один конный курьер, направившийся по Триумфальной дороге таким отчаянным галопом, как будто за ним гнались черти.

Первая и самая опасная ночь, когда Теофилакты играли со смертью, тем не менее, миновала без происшествий. Теофилакт за это время не присел ни на одну минуту, понукая своих людей и покрывая их руганью самого высокомотивирующего уровня, среди которой фраза «бегемотово племя» было самой нетребовательной. Появление утренних лучей солнца, прорезавших небо, и ручейков паломников, заспешивших на службу первого часа в Ватикан, он воспринял едва ли не радостнее, чем Ной при виде вершин Арарата. От непрерывной суеты нового дня его отвлек только визит пастора Ландона. Оставив в покое своих людей, он поспешил в башню, чтобы вместе с Теодорой и Сергием переговорить со священником о чем-то важном.

Разговор со священником продолжался около часа, после чего святой отец, по-прежнему опережаемый шустрым служкой, вышел из башни, прошелся еще раз по успевшему впитать грязь ковру и вместе со служкой уселся в носилки. Здесь вышла небольшая заминка, носильщики и охрана где-то задержались по личным хлопотам, но священник не выказал недовольства, а терпеливо ждал. Наконец слуги подскочили к носилкам, пробормотав слова извинения, служка, на секунду показавшись из-за занавесок, повелительно махнул им рукой, и носилки святого отца благополучно покинули пределы крепости. Граф Тусколо к тому времени забрался на верхнюю площадку башни и внимательно следил за носилками. Как только священник со своими людьми скрылся из вида, Теофилакт, вспомнив, что «бегемотово племя» воспользовалось его отсутствием и непозволительно блаженствует, незамедлительно напомнил им всем о себе.

Тем временем носилки пресвитера Ландона величественно плыли посреди римской толпы. Римлянам знакомы были эти носилки, и они почтительно склоняли свои головы перед кортежем авторитетнейшего отца Святой церкви. Время от времени симпатичный и юркий служка высовывался из носилок и кидал бесчисленным нищим и убогим медные монеты, а те, в свою очередь, осеняли носилки Ландона благодарным крестным знамением. Пройдя мимо Форума и грандиозного Амфитеатра Флавиев, носилки на какое-то время растворились в огромной толпе римлян и пилигримов, спешащих увидеть главные святыни христианского мира. Вынырнув на поверхность у другого берега людского моря, кортеж Ландона затем вырулил к базилике Санта-Мария Маджоре, где пресвитер, согласно уже подмеченному нами распорядку действий, вошел в пределы знаменитой базилики и пропал из виду на несколько часов.

Ландон вышел из церкви, когда короткий римский декабрьский день уже начал клониться к закату. Солнце по заведенному не нами обычаю садилось за Яникульским холмом, красное, как спелый томат. Носилки в очередной раз покорно приняли Ландона и его юного слугу, после чего начали неторопливо двигаться на юго-запад. Возле развалин Цирка Максимуса носилки немного покружили, очевидно, Ландона живо заинтересовали местные развалины, затем продолжили свой мерный ход и уже в полной темноте, изредка прерываемой факелами на отдельных домах, достигли Остийских ворот.

Декархом охраны Остийских ворот был лангобард Гандульф, сравнительно молодой человек, костистый и косматый. Глядя на него, можно было удивляться, почему до сей поры с ним еще не познакомился Альберих Сполетский, ибо нрава Гандульф был энергичного и веселого, вследствие чего в своих кутежах пару раз едва не угодил в долговую яму. Тем не менее, в промежутках между запоями, случавшимися у него не реже двух раз в году, претензий по службе к нему не возникало даже у взыскательного Теофилакта. Негоциантов Гандульф досматривал с особым тщанием, и это могло быть причиной для разбирательств, если бы не одно «но» — поскольку он охотно и честно делился с главой милиции Первого Авентинского округа, а тот, в свою очередь, тоже, видимо, был человеком честным или, во всяком случае, при дележе осторожным, многочисленные жалобы купцов во все инстанции в итоге оставались без ответа.

Когда Гандульфу доложили о прибытии священника Ландона, он слегка встревожился. Первые мысли его носили опасливый характер. Гандульф предположил, что пресвитеру явно пожаловался кто-нибудь из чрезмерно усердно досмотренных недавно монахов, которые у него в личном рейтинге предпочтений шли сразу же после купцов. Затем, здраво рассудив, что вряд ли пресвитер потащился бы сам к нему в такую темень и по такому пустяковому делу, он уверился, что речь пойдет о какой-нибудь контрабанде, на которую он должен будет за определенную мзду закрыть глаза. От таких рассуждений душа у него немного взыграла, и Гандульф уже с более спокойным сердцем стал прислушиваться к шагам пастора по деревянной лестнице.

Дверь отворилась, и вошел священник со своим юным слугой. Маленький паж тут же забился в угол помещения, где на двух деревянных чурбанах стояло некое подобие стола, и стал с любопытством рассматривать и самого Гандульфа, и его непритязательный рабочий кабинет. Священник же, подойдя к Гандульфу, протянул ему для поцелуя руку.

Схватив его руку своими шершавыми ладонями, не лишенный наблюдательности Гандульф на мгновение остолбенел. Пусть священники в большинстве своем не колят дрова и не таскают камни для стройки, но все-таки он никогда не думал, что рука у них может быть столь тонкой, изящной и нежной. Его изумление, видимо, стало понятно священнику, и тот, негромко усмехнувшись, сбросил с себя капюшон, чем окончательно превратил Гандульфа в подобие соляной статуи.