Мария Сергеенко - Падение Икара

— Народная партия?

— Народная партия! Этой народной партии столько же дела до народа, сколько Негру до твоих медицинских книжек. Много от них народ видел. Это всадники, денежные люди, которые мечтали о победе над Митридатом, чтобы беспрепятственно грабить Азию. А сенат вовсе не желал их усиления. Каждая партия выдвинула своего человека. Сенат — Суллу: «свой человек» еще покажет себя отцам сенаторам; всадники — Мария. Когда Сулла ушел из Рима — он недолго задержался: перебил своих главных врагов и пошел на Митридата, — и Марий вернулся, что тогда учинила эта «народная партия» в Риме! Убийства, казни, грабежи. Сулла этого не забудет.

— Тит, ты, однако, сам говорил, что к италикам они отнеслись справедливее, чем сенат и его партия.

— Ага! Ты как себе представляешь: Сулла вернется, распустит войско и, как Цинциннат [56] Цинцинна́т (V век до н. э.) — римский полководец. Посол от сената, принесший ему известие, что он выбран диктатором, нашел его в поле, где он пахал землю. После одержанных побед он сложил с себя звание диктатора и вернулся в свое именьице. , отправится к себе в имение пахать землю? Будет печь на очаге репу, как Курий Дентат [57] Ку́рий Дента́т — римский полководец; славился своей неподкупностью и простотой жизни. Вражеские послы, пришедшие с золотом, чтобы подкупить его, застали его у очага, на котором он пек себе репу. ? Он поведет опять на Рим свои легионы: ему надо утвердить свою власть, свою, диктаторскую. На побегушках у сената он не будет, эта роль не по нем. И разочтется со всеми, кто ему неугоден. Заплатят ему кровью. Его противники это знают и тоже готовятся к войне. Нужно войско. Наше италийское войско — сила. Отсюда и все обещания, все уступки.

— Значит, в Риме рассчитывают разбить Суллу?

— Войско Телезина будет стоять насмерть: мы знаем, что боремся за то, что принадлежит нам по всей справедливости. В римском войске не уверен. За что им класть свои головы? Был бы еще жив Марий, его солдаты пошли бы за ним, надеясь на то, что он их не забудет. А впрочем, война, знаешь, такое дело: исхода не угадаешь.

— Тит! — Дионисий пристально глядел на собеседника. — Ты же не веришь в победу, не притворяйся.

Тит молчал. Глаза его не отрывались от кольца, которое он когда-то подарил сестре и сейчас носил на мизинце левой руки. Негр, давно пробравшийся в комнату, подошел к нему и положил голову на колени.

— Ну что, собака? Нос у тебя как кусочек льда. Пойдем погуляем. Доволен? Знаю, брат, знаю. Пошли.

На пороге Тит обернулся и посмотрел на Дионисия долгим добрым и печальным взглядом:

— Ты поймешь меня, Дионисий. Ты все понимаешь. Смерть за великое дело тоже победа. Помнишь у Гомера? Гектор знает, что Троя обречена, что она погибнет, и все же он сражается и умирает за свою обреченную родину. Здравого смысла, скажут мне, в этом нет, но, когда герой одной старинной легенды бросился в пропасть, чтобы спасти свою страну, им тоже руководил не здравый смысл, а то, что выше здравого смысла… А потом, может быть… Поживем — увидим. Пошли, пес! Ночь-то какая!

Часто Тит рассказывал Дионисию о своей семье, о своей матери, о брате, погибшем под Верцеллами. От его родной усадьбы, которой из поколения в поколение владели его предки, остались одни камни. Вибий, муж Люции, был убит в начале войны. Когда война приостановилась, Тит кинулся разыскивать сестру, но она словно в воду канула. В этой кровавой буре, сметавшей полки и города, кто бы запомнил одинокую беспомощную женщину? И к Лариху Тит попал, возвращаясь из маленького городка, под которым было именьице Вибия.

— Я поехал туда еще раз: может быть, случится чудо! И, когда я сидел под дубом — только по этому дереву я и нашел место, где был их дом, — случилось чудо: мне вдруг пришла мысль, не направилась ли сестра в Помпеи, ко мне, единственному близкому человеку. Откуда ей было знать, что Помпеи взяты… Но без тебя…

— …и Лариха, — поторопился вставить Дионисий.

— И Лариха! Подумать только — какое благородное и смелое сердце! А ведь плут! Да еще какой!

Если Титу было о чем рассказать, то было ему и о чем послушать. Мудрый старый ученый, много повидавший на своем веку, о многом думавший и много испытавший, поражал его своей непоколебимой верой в силу добра и правды. Однажды Тит рассказал ему о страшной бойне, устроенной римлянами, захватившими врасплох отряд италиков.

— И сейчас ты будешь говорить мне о силе добра и правды?

— Да, буду, — твердо ответил старик.

— На основании того, что я тебе рассказал?

— Вопреки этому.

Тит спорил, доказывал, убеждал — и так хотел, чтобы старик оказался прав!

Время подходило к весне.

— Мне нужно уезжать, — сказал однажды вечером Тит, прощаясь с Дионисием. — Сулла скоро будет в Италии; война начнется снова. Он начнет с расправы со своими врагами. И расправится жестоко! В первую очередь с нами, италиками: мы ведь пошли на союз с его врагами. Кто победит? Вернусь ли я? И что будет дальше?.. Если есть боги, Дионисий, пусть они воздадут тебе за все, что ты для меня сделал. Мне так тяжело расставаться и с тобой и с мальчиком! Даже с твоими рабами. Только бы Никию выпала жизнь легче и времена светлее…

Все в усадьбе были огорчены уходом Тита. Рабы полюбили его за простое и ласковое обхождение: он прекрасно запрягал волов и разговаривал с ними, по словам Спора, «как умный человек»; Гликерию он всегда трогал похвалой ее стряпне; Карпу показал новый способ прививки лоз и неизменно приглашал играть с ним и Никнем в мяч. Никий грустил долго и тихо. Но тяжелее всех было Дионисию, тщательно скрывавшему свою печаль и тревогу. А тревожиться были основания.

Прошли весна, лето, осень, наступила зима, и в самой середине зимы явился посланец от Тита, маленький веселый горец, совершенно утонувший в широком плаще с огромным капюшоном. Он принес Никию в подарок превосходно вырезанный лук; без запинки рассказывал, как они с Титом охотятся в горах, ловят силками птиц, устраивают облавы на волков; ел за двоих; оставшись наедине с Дионисием, шепнул ему на ухо: «К войне готовимся, к большой войне»; пообещал Никию, со слов Тита, что он обязательно явится в следующем году в декабре к сатурналиям, и, лукаво подмигнув Дионисию, исчез так же неожиданно, как и появился.

Окончилась зима, прошли весна, лето; подошла осень. В Старых Вязах посеяли пшеницу, засыпали в закрома вымолоченный хлеб. Карп окопал и обрезал лозы и деревья; Спор подправлял телеги и рала, тесал колья, плел корзины, веревки и маты и приглядывал за волами. Гармис слег в начале осени.