Мария Сергеенко - Падение Икара

Когда все скрылись за холмами, Критогнат наклонился к Никию, который стоял, тесно прижавшись к нему:

— А теперь, мой мальчик, иди! Иди! Ты молод — вся жизнь перед тобой, и ты должен жить. Умереть суждено всем людям, и умереть за друзей — это великое счастье. Не плачь, мой мальчик, не плачь, милый! Жизнь не медовый сот; она бывает подчас так горька! И настоящий человек умеет превратить эту горечь в такой целебный, такой животворный напиток! И ты это сумеешь, должен суметь. Не плачь! Ты же мужчина. Возьми у Мерулы письмо; он тебе расскажет, куда идти.

— Пойдешь в Помпеи. Помнишь, где там колодец с петухом и разбитым кувшином? Вот от этого колодца прямо идет тупичок, и в конце его — маленький домик, где живет Онисим. Он неплохой мазила и прекрасный человек. Твой дед его когда-то вылечил, и Критогнат ему о тебе писал. Он встретит тебя, как родного. Передай ему это письмо. Беги, парень, будь молодцом. Два дня носа из моей пещерки не смей высунуть… Дорогу ты знаешь.

— И сюда ни под каким видом не возвращайся, — властно приказал Критогнат. — Слишком многим ты рискуешь! Обещай мне это, поклянись в этом.

Евфимия подошла к Никию с сумкой и плащом в руках:

— Я уложила тебе и еду и одежду. Сбоку мисочка для Келтила и ремешок: стянешь ему пасть, чтоб не лаял. Горшочек с углями плотно закрыт; угли не просыплются. Надень обязательно плащ: ночью будет холодно. Прощай, дитя мое, сын мой! Ободрись, милый: ты станешь художником и расскажешь о нас. Вот Аристей дарит тебе свою самую большую драгоценность.

Аристей надел на Никия янтарное ожерелье и крепко, безмолвно обнял мальчика.

— Пошли, Никий! Я провожу тебя до вершины. — Критогнат положил руку на плечо мальчику и, чуть подталкивая его вперед, неторопливо поднялся с ним на холм.

И, когда Никий, оглушенный, задыхающийся, полуослепший от слез, спустился вниз и оглянулся назад, он увидел Критогната на вершине, на том же месте, где они расстались, и так спокойно, так светло было его лицо, что на какой-то кратчайший миг горе Никия растаяло в этом свете. Критогнат махнул ему рукой, и мальчик побрел с сердцем, разрывающимся от боли.

Критогнат с юношеской живостью сбежал с холма.

Жить оставалось несколько часов, и старик сам удивился тому спокойствию, которое владело его душой. Сердце его переполняла любовь и к тем, кто остался с ним на смерть, и к тем, кто ушел, спасая больных товарищей, и к Никию, особенно к Никию. И вдруг он вспомнил ярко-ярко, словно увидел перед глазами, свою мать, молящуюся трем богиням (их звали Матерями) о том, чтобы они сохранили и защитили сына. И, остановившись на минуту, Критогнат в безмолвной горячей молитве попросил их не оставить Никия.

Четверо людей молча ожидали его. Критогнат подсел к столу, врытому в землю около хижины.

— Идите сюда, дети. Послушайте, что я предлагаю. Мерула и Мус, вы ведь солдаты: оцените, хорошо ли. Ты, Аристей, полезешь на чердак вместе с Евфимией. Заложи вход вязанками сена и стреляй оттуда из лука. Стреляешь ты без промаха, а рубиться мечом тебе нельзя: на тебя у нас нет панциря. Подруби лестницу повыше середины и наложи вокруг нее побольше камней; хорошо бы острых: тот, кто полезет, свалится и по крайней мере расшибется. Евфимия, когда они кинутся к чердаку, швыряй в них зажженными вязанками; смотри только не подожги всего сена. Ты, Мерула, вместе с Мусом запрячься в кусты; сами увидите, когда вам выскочить. Я постараюсь задержать их за едой и выпивкой. Евфимия, похозяйничай (Критогнат не смог произнести «в последний раз»)… навали в хижине на стол все, что у нас есть, но, знаешь, так, в беспорядке, будто ты собиралась приводить в порядок кладовую и сначала все оттуда вытащила. Выкати, Мерула, бочонок с вином… Вот когда жалею, что крепкого вина брал я с собой мало!.. Обнимемся, дорогие… По местам!..

Критогнат приветливо поднялся навстречу Фуфию, который шел впереди отряда, небрежно размахивая палкой, символом своей власти центуриона. За ним, не соблюдая строя, тяжелым шагом шли усталые, запыленные легионеры. В их кольце, побрякивая кандалами, плелось пятеро человек: пастухи, которых прислал новый хозяин овечьего стада. Критогнат окинул отряд зорким взглядом. Солдат было человек двадцать, не больше; вид у них был злой и голодный. Критогнат с удовольствием подумал, что перед вином и салом люди эти не в силах будут устоять, и сразу же пригласил центуриона и солдат присесть и закусить: у него есть сыр, ветчина, колбаса и вино — не очень хорошее, правда, но с дороги пить можно. Все перечисленные яства мигом очутились на столе перед хижиной, и солдаты налегли на них как следует.

— А где твои пастухи? — подозрительно спросил Фуфий. — Почему они не здесь?

— Они на пастбище с овцами; я им ничего не сказал. Заковать их у меня некому, и я побоялся, что они разбегутся до твоего прихода… Разреши покормить этих рабов; вот для них хлеб и сало. За что ты получил эти фалеры [101] Фале́ры — круглые бляхи, ордена в римской армии. , почтенный центурион?

Вопрос был задан с правильным расчетом на обычную солдатскую хвастливость. Фуфий о своих подвигах (преимущественно воображаемых) и о своей тесной дружбе с главнокомандующим мог говорить часами.

Критогнат изумлялся, восхищался, задавал новые и новые вопросы, с надеждой поглядывая на удлинявшиеся тени и рассчитывая по ним, где теперь беглецы. Фуфий заливался соловьем; солдаты набивали себе рты, позабыв обо всем на свете.

«Овцы на дальних участках; я поведу его туда. Солдат он возьмет с собой ну человек десять, не всех же! Пожалуй, нам всем удастся спастись».

Всё испортили собаки. Подходило время вечернего водопоя; овцы начали беспокоиться и метаться. Собаки решили, что надо обратиться за помощью к людям, а людей можно найти, конечно, у загонов. Критогнат уловил далекий топот множества овечьих ног и с недоумением спрашивал себя, что случилось. А стадо бежало, блея, фыркая, вздымая легкие облачка пыли. И, когда Фуфий и солдат взбежали на холм, навстречу отаре, обнаружилось, что людей при овцах нет.

Фуфий в несколько прыжков очутился у стола, за которым только что сидел. Смутная догадка осенила его.

— Куда делись пастухи? — растерянно произнес он и вдруг заревел: — Где пастухи, галльская…

Слова эти были последними в его жизни: стрела Аристея пробила ему горло. Солдаты не успели опомниться, как другая стрела глубоко вонзилась в глаз Фуфиева соседа. Ловко брошенный топор раскроил голову второму легионеру: меткая рука и меткий глаз Аристея славились недаром. Несколько человек бросились к чердаку и тяжко грохнулись оземь один на другого. Критогнат уже действовал мечом; Мерула и Мус выскочили ему на помощь из засады; став спинами друг к другу и пользуясь замешательством среди солдат, спешно надевавших панцири и шлемы (многие сняли их, садясь за еду), они вывели из строя несколько человек, но одолеть всех они, конечно, не смогли бы: очень уж неравны были силы. Аристей посылал стрелу за стрелой; Евфимия ловко швыряла зажженные вязанки, которые быстро превращались в столбы сплошного пламени, но умело брошенные копья почти одновременно прервали жизнь обоих. Падая, Аристей задел горшок с горящими углями. Сено вспыхнуло, пламя охватило деревянные перекрытия, потолок и крышу, и на этом огромном погребальном костре сгорели тела Евфимии и Аристея. И под рев разгулявшегося пожара в помощь Критогнату и Меруле, израненным и выбившимся из сил, сзади набросились на солдат вернувшиеся пастухи и товарищи Мерулы.