Мария Сергеенко - Падение Икара

«Марк Муррий Муррию Критогнату привет. Если ты здоров, хорошо; я здоров. Дела компании требуют от меня всего моего времени; я решил посвятить им себя целиком, ибо и великие философы древности осуждали многоделание. (Критогнат ухмыльнулся.) Поэтому я решил продать всех овец. Вслед за этим письмом прибудут новые пастухи. Прошу тебя отправиться вместе с ними в Апулию; туда же прибудет и новый хозяин стада, Секст Павон. От него ты получишь деньги за овец и прибудешь ко мне в Рим. Моих пастухов озаботься хорошенько заковать и немедленно отправить в Рим под конвоем солдат, которые будут в ваших местах по делам служебным. Представляется удобный случай выгодно продать этих молодцов в гладиаторскую школу, особенно Аристея. Женщину-калеку продай за любую цену; постарайся все же взять подороже. Если покупателя не найдется, оставь ее на месте. Павла отправь домой; за харчи на дорогу вычти из жалованья. Будь здоров.

Твой патрон Марк Муррий ».

Критогнат медленным движением разломал дощечки, швырнул их на пол и растоптал. Никий со страхом глядел на него: такое лицо он видел у Критогната только раз — когда он топтал змею, ужалившую щенка, безмятежно развалившегося на весеннем солнышке. У мальчика захватило дух: надвигалась какая-то страшная, неотвратимая беда.

— Мальчик, — обратился Критогнат к Никита голосом совершенно спокойным, но от этого спокойствия Никита стало еще страшнее, — протруби-ка сбор людям без овец. (Было две мелодии: одной сзывали стада с пастухами вместе, другой — одних пастухов.) Поймай жеребца и скачи во весь дух к Меруле: скажи, Критогнат зовет на помощь.

Никий стрелой вылетел за порог, звонко протрубил раз, другой и третий. Со всех сторон ему откликнулись рожки, повторявшие его сигнал. Те, кто был поближе, уже бежали к хижине, а с холмов осторожно спускалось к лужайке двое людей, несших на плаще человека; за ними своей прихрамывающей, стремительной походкой шли Мерула и еще один человек, с изуродованным лицом. Никий иногда встречал его в пещерке Мерулы. Его звали Мус, и он был товарищем Мерулы. Никий кинулся к ним, едва не налетев на несших больного.

— Никто! Меня послал к тебе Критогнат за помощью!

— За помощью? Мы сами идем к нему с просьбой помочь!

Критогнат уже шагал навстречу.

— Отец, одного нашего сильно ранили, двоих убили. Мы едва ускользнули. За нами по мятам гонятся солдаты. Они будут здесь, у тебя, часа через два; может быть, даже раньше: мы не успеем с ним скрыться. Прими его, спрячь и полечи. Ты столько раз нас выручал, помоги и теперь!

— Теперь вот и не могу.

Прибежавшие пастухи теснились около Критогната. В дверях валетудинария показалась Евфимия. Критогнат оглядел собравшихся и кратко, без всяких пояснений, передал содержание хозяйского письма.

Удар был так страшен и так неожидан, что никто не проронил ни слова. Аристей только каким-то беспомощным жестом протянул руки к Евфимии.

Молчание прервал Критогнат:

— Дети! Десять лет жил я с вами, и своими руками я не отдам вас, чтобы вы своей кровью и смертью тешили людское отребье. Уходите сейчас же и уносите больных. Они, — он кивнул в сторону разбойников, — покажут вам, куда укрыться. За час вы не дойдете… будет погоня. Солдат надо задержать здесь. Я останусь.

— Как ты их задержишь, отец? Их с полсотни.

— Там увижу… И словом… и мечом.

— Ты же остаешься на смерть, отец! — не своим голосом закричал Аристей и стал рядом со старшим пастухом. — Тебя изрубят в куски, а мы уйдем, чтобы сохранить свою шкуру! Будем биться. Ляжем все, а тебя не бросим!

— Не бросим! — в голос подхватили пастухи и разбойники.

— А что будет с ним? — Критогнат показал на раненого, неподвижно лежавшего на земле. — Что будет с нашим Думнаком? Нас перебьют в бою, их приколют, как свиней, или вылечат и продадут ланисте… Слушаться меня! Уходить сейчас же! Отнесете Думнака и его — возвращайтесь: поспеете. Павел, ты останешься с больными… Не возражай! С каких нор со мной рассуждают, а не просто слушаются! Возьмите деньги, они ваши: я копил их на выкуп вам. Поделите их по-братски; дайте долю Павлу — со всей своей свободой он беднее заброшенного щенка — и Никию… — Голос старика чуть приметно дрогнул.

— Я, пожалуй, тоже останусь, отец, — произнес Мерула с таким видом, словно любезно соглашался посидеть еще часок у очага. И только обычное в обращении к Критогнату слово «отец» прозвучало как-то по-особому.

Мерула опустился на земле возле Критогната. К нему подошел и молча сел рядом один из его спутников.

— Остаешься, Мус?

Тот утвердительно кивнул головой.

Критогнат что-то тихо сказал Меруле; Никто достал из-за пазухи дощечки и начал спешно царапать воск стилем.

— Я не могу бросить тебя! — Аристей взял обе руки Критогната и вложил в них свои. — Если я уйду, солнце станет для меня черным кругом и хлеб превратится в пепел и золу. — Слезы бежали по его лицу; он болезненно сморщился и протянул руки к товарищам: — Братья! Друзья! Поберегите Евфимию!

— Как родную мать! — хором ответили пастухи.

— Как дорогую сестру! — откликнулись разбойники, и слова эти прозвучали, как клятва.

Евфимия, которая, пока Критогнат разговаривал с пастухами, чем-то занималась в хижине, подошла к Аристею:

— Я оставлю тебя? И для меня солнце померкнет!

Она не добавила ничего больше, но такая сила, такая непоколебимая решимость звучала в голосе маленькой гречанки, таким взглядом подтверждены были эти слова, что Аристей понял: противиться не надо.

— Сейчас я быстро перевяжу раненого, и уходите скорей, нельзя терять время. Дочь моя (и это обычное обращение Критогната к Евфимии сейчас прозвучало тоже по-особому), помоги мне! Никий мой, — старик снял руку с плеча мальчика, который все время стоял, крепко прижавшись к нему, — принеси воды! За дело, друзья, скорей за дело! Аристей, Павел! Быстро носилки для Думнака и для раненого!

Никий побрел за водой, двигаясь, как лунатик. Мальчик не мог до конца представить себе, что случилось. Ему все казалось, что вот-вот он очнется, все окажется по-старому; что все, что творится сейчас, это ненастоящее… И тут, стоя на коленях перед носилками, поддерживая плечом и руками тяжелое, беспомощное тело, он вдруг с оглушающей ясностью понял, что это последний час, что никогда, никогда больше не будут они вот так вместе втроем, никогда больше не соберутся у очага, что это конец, непоправимый, безжалостный конец, и, упершись лбом в спину раненого, мальчик зарыдал неистово, горько, безудержно:

— Я не уйду, дядя Крит! Я не хочу жить без тебя, без Евфимии, без Аристея! Не гони меня, не гони, дядя Крит!

Разбойники подошли к пастухам. Те стояли в плащах, каждый с посохом в руке; у каждого через плечо висела сумка, в которую Евфимия тщательно уложила все, что было потребно в дороге. Все стали полукругом около Критогната и, опустившись на колени, поклонились ему в землю, благодаря за прошлое и прося благословить их на будущее. Земно поклонились Аристею, Меруле и Мусу, своим товарищам, которые оставались, чтобы своей жизнью купить им жизнь и свободу. И так же поклонились Евфимии, называя ее самым дорогим для человека именем — именем матери.