Мария Сергеенко - Падение Икара

«Благороднейшие зрители» — они состояли по большей части из крестьян, зашедших на базар, мелких лавочников, разносчиков, ремесленников — и рады были бы раскошелиться, но, как правило, были лишены этой возможности: труппу щедро награждали похвалами и одобрениями, но скупо деньгами. Фалерские желудки оставались сладостной, недосягаемой мечтой. «Содружество свободных артистов» сидело обычно на хлебе и бобовой похлебке, приправленной одним чесноком. «Поесть бы досыта!» — мечтал Никомед. «Зачем досыта? — поправлял его скромный сириец. — Вполсыта и то бы хорошо».

Тит занимал в труппе особое место; он, так сказать, состоял при ней. Катилина долго толковал с Никомедом накануне отбытия труппы. Острому глазу проницательного грека сразу стало ясно, что Прокуда — так вторично переименовал себя Тит — к актерскому искусству не приспособить, а какое-то дело ему придумать нужно.

— Очень уж этот верзила приметен, — сокрушался Никомед, — на люди его пускать страшно. Это тебе не Анфим… да и не я! Пусть смотрит за ослом и готовит нам обед… когда он бывает. Может собирать хворост и разжигать костер… Одним словом, наше содружество так разбогатело, что завело себе если не раба, то, по крайней мере, слугу!

— Ты ему так и сообщи.

— Я, Луций, не дурак, ты это знаешь, и не подлец, чтобы обижать человека, которого… которому, скажем, не повезло.

— Ну, ну! Не вспыхивай, как сухой хворост! Я знаю, что если искать сейчас в Риме порядочных людей, то их чаще всего встретишь среди такого сброда, как твоя компания. Что, получил сдачи?

Тит не чувствовал себя плохо среди новых товарищей. Они встретили его дружелюбно; в их отношении к нему было много того деликатного, едва приметного, но сердечного участия, с которым люди, знакомые с бедой и горем, относятся к обездоленным и побежденным. Тит с уважением наблюдал их крепкое чувство товарищества; ему нравились эти беззаботные люди, веселые наперекор голоду и нужде. Они жили сегодняшним днем, твердо уповая, что так или иначе, но проживут и завтрашний; были нетребовательны и невзыскательны; если добавкой к хлебу у них оказывался, кроме чеснока, еще ломтик сала толщиной с древесный листок, они приходили в восторг; дырки в их плащах и туниках давали им только повод для добродушных, беззлобных шуток. Больше всего, однако, поражало Тита, что эти люди, из которых трое были римскими гражданами, причем двое коренными римлянами, совершенно равнодушны к судьбам родной земли. О войне с италиками они вспоминали с негодованием, но только потому, что после нее в Италии, нищей, печальной и обезлюдевшей, заработок их труппы сильно уменьшился. До Мария и Суллы со всей их борьбой им не было никакого дела, не было дела ни до их политики, ни до борьбы партий. А простые люди, с которыми «свободные артисты» постоянно общались, или ненавидели тех, кто сидел в Риме, или относились к ним с полным безразличием: им не верили и не ждали, что они позаботятся о трудовом люде и облегчат их участь. Каждый был занят собственной судьбой, и считалось удачей, если что-то в этой судьбе удавалось устроить в обход законам. Их не ставили ни во что: злобно втихомолку презирали или так же втихомолку над ними посмеивались. И с такой же злобой и презрением, как к сенату и римским магистратам, относились и к городским властям, обычно ставленникам Рима. Тит был потрясен, увидев, как его товарищи, безупречно честные в отношении друг к другу, с веселым хохотом составляли безбожно льстивое обращение к совету или дуумвирам городка, где они собирались пожить и дать несколько представлений; ложь и лесть оказывались таким же средством для жизни, как акробатические номера Пансы или сценический талант Анфима. «Ужели Катилина прав? — с горечью думал Тит. — Есть страна, есть люди, но нет граждан и все кончится чем-то неведомым и страшным?»

Никий не знал, сколько времени просидел он в пещерке, где встретился с Мерулой и нашел пропавших овец. Сначала он лихорадочно прислушивался к звукам, доносившимся сверху: блеяли овцы, неистово лаяли собаки, слышались людские голоса. Мальчику чудилось, что он улавливает лязг мечей и крики сражающихся, и он даже стал лезть наверх, но потом сообразил, что звуки битвы до него долететь не могли: было слишком далеко. Мальчик знал, что в большой пещере (она соединялась с маленькой длинным, довольно широким коридором, куда вела щель, которую Мерула при первой их встрече показал Никию) собрались пастухи, но он не хотел ни видеть людей, ни разговаривать с ними. Он больше не плакал, а сидел в каком-то томительном оцепенении. Иногда ему казалось, что он должен сделать какое-то движение, сказать какое-то слово, и все вокруг разлетится как сон: он окажется в старой милой хижине, услышит голос Аристея, увидит улыбку Евфимии, прислонится, как всегда, к Критогнату. Он почти ничего не ел, но не забывал кормить Келтила, который, понимая горе хозяина, не отходил от него ни на шаг и, положив морду на колени, не спускал с него глаз. Как-то машинально разбирая сумку, уложенную Евфимией, Никий нащупал вырезанную им фигурку старой собаки, любимую вещицу Евфимии, которая стояла у нее так, чтобы всегда быть на глазах. Горе осилило мальчика; без слез и без слов повалился он ничком на пол и потерял сознание.

Он очнулся от свирепого рычания Келтила. Невысокий легионер стоял посреди пещеры; в потухающем огне костра сверкнул его шлем. Никий не пошевелился. «Убьет сейчас, и хорошо!.. А как же Келтил?» Мальчик с трудом приподнялся. Легионер скинул шлем, подбросил в огонь целую охапку хвороста (Мерула был запасливым хозяином), подгреб к огню кучу сухих листьев и, подняв Никия на руки, уложил его на эту кучу, прикрыв своим плащом.

— Вот беда! Ты же совсем расхворался, мальчуган!

Огонь ярко осветил легионера, и Никий узнал Муса.

Мус вынул из-за пазухи бутылочку и налил из нее в небольшой кубок какой-то жидкости:

— Выпей. Это лекарство от усталости и слабости. Критогнат всегда давал его нам.

Мус тяжело вздохнул, и при звуке дорогого имени слезы хлынули из глаз Никия.

Мус рассказал ему обо всем, что произошло с разбойниками и с пастухами. Раненого они благополучно донесли. Сначала думали, что он умирает, но нет: выжил и поправляется; Мус за ним ухаживает. Остальные разошлись кто куда: оставаться на месте небезопасно. Пастухам повезло. Они наткнулись на своих земляков, тоже пастухов, которые сбежали от своего хозяина и собирались перевалить через Апеннины к морю; их там ждали друзья — моряки, с которыми у них еще с весны был сговор: они помогут им перебраться в безопасное место. Им приходилось торопиться, чтобы вовремя перейти через горы. Дорога трудна, и если захватит снегом и морозом, — конец, смерть. Поэтому они переждали только день и пошли.