Мария Сергеенко - Падение Икара

— Евфимия нам часто варит.

— Евфимия? — Одноглазый тяжело вздохнул. — Хорошо, когда у человека есть свой очаг и добрые руки, которые о нем заботятся… Есть жена, особенно если она хорошая… такая, как была у меня… Садись, мальчик. Чего стоишь? Поедим. Я сегодня думал пообедать бараниной — ну, придется одними маслинами. Хлеба, дорогой гость, извини, нет, уже давно нет.

— У меня есть. — И Никий протянул ему хлеб и сыр, заботливо уложенные Евфимией.

Одноглазый отломил кусок, и Никий с изумлением увидел, что он дрожащими пальцами гладит этот кусок, словно живое существо, и не ест, а жадно вдыхает запах хлеба, втягивает в себя его аромат.

— Хлеб… вырастить хлеб… Какое это счастье! Как истосковались у меня руки по ралу!.. Будешь ты есть, мальчишка? Что ты на меня таращишь глаза? Вот зажарю вместо барана!.. Ты из Рима шел? Родные убиты?

Никий кивнул.

— Я так и думал. А приютить тебя не смог: сам не знал, куда забиться. Как ты оказался у Критогната?

— Он подобрал меня. Я умирал на дороге.

— Так… Похоже на Критогната. Со мной когда-то стряслась беда, большая беда… большей и быть не может. И помог мне Критогнат. Так помог… сам Юпитер [93] Юпи́тер — главное божество древних римлян. На Капитолии, одном из семи холмов, на которых расположен Рим, в его честь был выстроен храм. Капитолийский не сделал бы больше. Я это помню… и никогда не забуду. Видал, как идут по воде круги от камня? Так вот и добро расходится, широко расходится. К сожалению, и зло тоже… Ну что мы с тобой все разговариваем да разговариваем? Давай есть! Проголодался небось?.. А ты храбрый малый: залез один в такую глушь, на ночь глядя! Молодец! Бери маслин, бери больше… И хлеб же печет Евфимия!

Некоторое время гость и хозяин ели молча.

— Вина нет, мальчуган; есть чистая вкусная вода. Слышишь, журчит ключ? Так вот… В Риме, думаю, ты выучился молчать. Скажешь Критогнату, только с глазу на глаз, не при людях, что Утис шлет ему привет.

— Утис? Никто? Так Одиссей назвал себя Полифему!

— Приятно встретить образованного человека? Вот и скажешь, что Никто шлет привет и помнит, и, если понадобится, пусть Критогнат только скажет слово. Я здесь обоснуюсь надолго… с братьями. Дорогу ты найдешь? Никому только не показывай и не говори… А Никто может при случае помочь… как никто… Что это? Слышишь? Лай, рожки! Похоже на Критогната. Поднять весь свет ради мальчишки, который асса не стоит! — Никто скорчил смешную гримасу.

— И трех овечек, — в тон ему ответил Никий.

— Конечно, овечки главное. — Никто не сводил своего единственного глаза с Никия, и глаз этот смотрел так ласково и так грустно! — Идем, дружище. Вот там, — Никто показал рукой налево, где чернела узкая-узкая щель, — там пещера такой величины, что хоть тысячу овец упрячешь… а здесь, — одноглазый повел рукой вправо, — начинается подъем, долгий-долгий, но пологий и очень узкий. Овцы тебя знают? Ступай тогда вперед, они пойдут за тобой. Я буду идти сзади. Когда я тебе скажу, труби, а раньше нет. Не надо, чтобы меня видели.

Никий проснулся на другой день поздно. Евфимия уложила его спать в хижине, сказав, что ей надо все время видеть его своими глазами, а иначе ей так и будет казаться, что он свалился в пропасть или погиб в волчьей пасти. В хижине сидел и писал что-то Критогнат. Келтил бодро подскакал к кровати, держа на весу забинтованную лапу.

— Дядя Крит! Ты один?

— Если не считать тебя и Келтила, то один.

— Утис велел передать тебе привет.

— Угу! — без всякого удивления.

— Овцы ведь были у него.

— Угу! — совершенно равнодушно.

— И он велел сказать, что он все помнит, и, если тебе будет нужно, ты только позови его: он поможет. Я знаю, где его искать.

— Угу! — так же равнодушно.

— Дядя Крит! А кто он такой?

— Слушай, мальчик, Келтил вон лезет к тебе на кровать — радуется. Погляди, как улыбается Евфимия, — принесла тебе молоко. И я радуюсь, глядя на них… Не на тебя, дрянной мальчишка! Был бы я дома, сидели бы вы с Павлом на месте и шагу бы с пастбища не сделали! Тоже нашлись богатыри… пара щенят! Так вот все радуются! А когда я думаю об этом человеке, мне кажется, что солнце отвернулось от земли и стоит такая тьма, такая непроглядная тьма… Дорогу найдет только Келтил своим собачьим носом! Давай до другого раза, Никий.

Никто (его настоящее имя было Секунд Мерула) сам рассказал свою историю Никию, который стал частым гостем в его пещерке. Критогнат как-то спросил мальчика, помнит ли он дорогу туда, где он нашел овец. Никий, конечно, помнил.

— А ты ее никому не показывал?

Конечно, нет: он умеет хранить тайну.

— Так слушай! Трижды в месяц ты будешь ходить туда с мешком всякой еды. Аристею сейчас некогда, а я уже стар карабкаться по такой стремнине. Сегодня и ступай. Только Келтила не бери: он у тебя сам знаешь, какой звонкоголосый… вроде сирен [94] Сире́ны — сказочные певицы, пением своим привлекавшие проезжавших мимо моряков и губившие их. Одиссей, зная, что ему придется проезжать мимо них, залепил своим товарищам уши воском, а себя велел привязать к мачте. И он и его спутники благополучно проплыли мимо сирен. , которых заслушался Одиссей. А не надо, чтобы слышали лай в овраге. Иди к Евфимии, скажи ей, куда идешь. Она знает и даст тебе все, что нужно…

Однажды, не застав хозяина, Никий выложил все содержимое сумки и, присев передохнуть на кучу сухих листьев, принялся вырезать вола. Он так углубился в это занятие, что заметил Мерулу только тогда, когда тот опустился рядом с ним.

— Хорошо режешь, Никий! — сказал он, повертев в руках деревянную фигурку. — Крепкая скотина! Пахать на таком да пахать!

— Это Умница. У дедушки в Вязах жил. Убили…

Никий тяжело вздохнул, и Мерула ответил ему вздохом.

Оба помолчали.

Заговорил Мерула, и звук его голоса, хриплого, обрывающегося, похожего на стон, долго звучал в ушах Никия.

— Ах, мальчик, мальчик! Если б ты знал… Выйти на заре с лопатой… Какой запах от земли! Начнешь сеять… надо ведь уметь! Шаг с правой ноги и взмах рукой; шаг и взмах, шаг и взмах… и семена летят струйками сквозь пальцы, ложатся ровно, повсюду… Земля вырастит хлеб. И тебя она вырастила, вскормила; она тебе подлинно мать. Вся твоя сила от нее. И как она тебе дорога! И она тебя любит. Ты это знаешь наверное, потому что нигде тебе не бывает так хорошо, так уютно и привольно, как в этом углу… Ах, мальчик, мальчик!

И дальше Никий выслушал повесть о событиях, при виде которых, по словам Критогната, солнце отвернулось от земли.

И Мерула, и его отец, и дед, и прадед — весь род с незапамятных времен владел скромным куском земли около маленького городка Венафра. Гравистая сухая почва в этих холмистых местах хорошо растит только масличные деревья; чтобы превратить ее в хлебное поле или в огород, требуется упорный, многолетний труд. Поколение за поколением создавали предки Мерулы почву, на которой можно было посеять хлеб и посадить капусту и лук. Женщины собирали навоз на проезжих дорогах; мужчины ходили за десятки миль и возвращались с корзинами хорошей земли; они тащили их на собственной спине и нагружали ими маленького заморенного ослика. Одна за другой возникали на холме террасы, огражденные плотным каменным забором (чего стоило натаскать эти камни!), который не позволял дождям смывать и уносить вниз плодоносную почву. К тому времени, когда хозяином прежнего бесплодного холма стал Мерула, хлеба на этом участке родилось достаточно, чтобы прокормить даже большую семью. Несколько масличных деревьев, которым было за сотню лет, добавляли к хлебу сытную и питательную приправу — свои маслины.