Михаил Юхма - Цветы Эльби [Рассказы, сказки, легенды]

— Наш бог, великий аллах, — сказал мулла, — велит нам быть сильнее наших чувств. И он покарает всякого, кто нарушит его волю, породнится с неверным.

Ни с чем ушли чувашские сваты.

А мулла Карабай тем временем задумал выдать свою дочь за старого бая, который давно сватался к Алтынсес.

Слезами горючими обливалась девушка у ног отца, всемогущим аллахом заклинала не отдавать ее постылому баю. Но что девичьи слезы для Карабая! Богатый калым да имя доброго правоверного ему дороже. Не понял он отчаянья Алтынсес, не знал жалости. Но не тут-то было. Девушку держали взаперти, и отец зорко охранял ее.

Наступил день свадьбы Алтынсес. Подруги одели ее в свадебный наряд, а когда пришел за ней жених, побежали смотреть на старого бая. Только одна, самая близкая подруга осталась. Ей-то и сказала Алтынсес:

— Ямансар обещал мне вырастить цветы, которые будут улыбаться солнцу и закрываться, когда солнце уйдет на покой. Скажи ему, Алтынсес просила вырастить такой цветок, который в непогоду будет плакать живыми слезами, напоминая людям о загубленных ими жизнях. Скажи, Алтынсес любила его одного и вечно будет любить, никогда не будет принадлежать другому. Передай ему этот платок. А теперь оставь меня одну.

— Я боюсь, — промолвила подруга, — боюсь за тебя, тусым. Я что-то недоброе предчувствую…

— Нет, нет, ступай, я хочу остаться одна.

А когда люди старого бая навеселе ввалились в девичью комнату, сердце Алтынсес уже не билось.

Похоронили Алтынсес на другой день.

Мулла Карабай старался держаться бодро. Но было видно — смерть дочери сломила его. Впервые он словно не замечал, что неверные присутствуют на похоронах.

Но вот все ушли. Остался на кладбище один Ямансар.

Подруга Алтынсес успела шепнуть ему последние слова любимой и передать ее подарок — платочек.

— Я выполню твою волю, Алтынсес, — тихо сказал Ямансар. — Клянусь тебе!

В тот же день явился он к мулле Карабаю и сказал, что хочет посадить цветы на могиле.

— Зачем тебе это? — спросил мулла.

— Я любил Алтынсес и хочу оставить добрую память о ней и о нашей любви.

— Хорошо, — кивнул Карабай.

Старики татары, узнав, что неверный будет ходить на их кладбище, взбунтовались. Еле уговорил их Ямансар.

— Ты не должен тревожить священную землю. Можешь сажать свои цветы только на глубину лопаты, — хмуро сказали старики. — Иначе — берегись. Аллах покарает тебя.

Ямансар слушал, опустив глаза, его душила обида.

…С утра до вечера проводил пахчась на могиле возлюбленной. Буйно разрослись посаженные им цветы. Ямансар ухаживал за ними, подрезал, подстригал и никому не позволял подходить близко.

— Сейчас не время, — говорил он, — когда можно будет — скажу.

Наступил авн [25] Десятый месяц чувашского летосчисления. .

Хмурым утром постучался пахчась Ямансар в дом, где жила самая близкая подруга Алтынсес.

— Я исполнил ее волю, — сказал он, — можешь позвать людей.

В тот день, кто мог ходить, пришли на кладбище. Взглянув на могилу, люди замерли. Перед ними была живая Алтынсес, а из ее карих глаз текли слезы.

— Дочь моя, — прошептал Карабай, — ты до сих пор плачешь?

Старики качали головами, женщины в изумлении молчали.

…С тех пор людей, умеющих рисовать по памяти, зовут ямансарами.

ойдем-ка мы с тобой завтра на рыбалку, — сказал Ендимер, видно, догадавшись, что я заскучаю в ночном.

Однажды мы уже встречали зарю на реке. Тогда я впервые услышал от деда о вечно живой Илемби, что, превратившись в березку, ждет не дождется своего любимого Яндугана.

«Хорошо бы еще раз побывать на мысе Илемби, подумал я, услышать песню березы». Но дед сказал, что на этот раз мы будем рыбачить за озером Хундимера, возле больших столбов, которые в народе называют окаменевшими тинюками. Я так обрадовался возможности побывать в незнакомых местах, что пропустил мимо ушей слова «Хундимер» и «тинюки».

На другой день, к вечеру, мы вышли из дома и через час были на реке. Там, на приколе, под старым развесистым дубом отыскали лодку и поплыли вверх по реке.

Стемнело, когда перед нами распахнулась черная гладь озера. Лунная дорожка бежала от берега к берегу, изредка слышались тихие всплески.

— Рыба играет, — сказал я, затаив дыхание, — мной ее здесь, наверное.

— Нет, — покачал головой дед, — нет в этом озере ни единой рыбки.

Он перехватил мой удивленный взгляд и кивнул на воду.

— Зачерпни-ка ладонью да попробуй на вкус — все поймешь.

Вода оказалась горькой, с привкусом ржавчины. Очевидно, со дна били минеральные ключи.

— Люди говорят, что рыбы здесь уже лет сто нет и не будет. И травы на берегах тоже, — продолжал Ендимер.

«Странно», — подумал я, догадываясь, что эти места связаны с какой-то новой легендой. А вслух сказал:

— Проклятое место, что ли?

— Вот именно, проклятое, — согласился дед. — Не будем здесь останавливаться. — И он направил лодку к видневшимся у протоки трем столбам.

— Вот они, окаменевшие тинюки, — промолвил старик. — Здесь и закинем удочки, а пока давай сложим костер.

Мы сошли на берег. Собирая валежник, я подошел поближе к столбам. Они располагались треугольником и очертаниями напоминали застывшие человеческие фигуры.

«Окаменевшие тинюки… Что это такое? И это озеро… какое-то неживое. Надо будет расспросить Ендимера».

Дед, стоя на корточках, раздувал огонь.

— Мучи, — обратился я к деду, когда он, отдышавшись, уселся на траву, — что такое тинюк?

— А, — отозвался старик, словно только и ждал вопроса.

Он стряхнул с чапана лесной сор, уселся поудобнее, а я приготовился слушать.

— Старая история про алманчу Савалея, его добрую жену Пикенеш и трех судей-тинюков, которые сжили со свету эту женщину… Долго рассказывать. — Он покосился в мою сторону.

— Я уже научился слушать, мучи.

— Богатый человек был алманчи Савалей, — начал дед, — и мудрый — ума палата. Знали его в соседних селеньях и бойлыках Серебряной Булгарии, в землях буртасов и мокшей. Но не богатством славился Савалей, а красавицей женой, краше и добрее которой не было, должно быть, во всей Великой Булгарии, что лежала меж четырех рек, называемых Волгами — Великой Волгой, Черной Волгой, Белой и Серебряной.

Звали ее Пикенеш, что значит маленькая красавица.