Михаил Юхма - Цветы Эльби [Рассказы, сказки, легенды]

Лучшие воины хунов помчались вдогонку за чувашами. Но не посмели они поднять меч на баторов, спасших их от врагов. Постояли, поглядели вслед конникам и повернули назад.

— Как я счастлива, что мы вместе, — шептала дорогой Касьпи.

— И я счастлив, — отвечал ей Атл.

Но недолгой была их радость.

Плохая весть скакуна обгоняет.

Еще не прибыл Атл к своему царю, а хуны уже известили того о случившемся и пригрозили местью. А на храброго Атла возвели напраслину: будто воин он плохой, долга своего не выполнил, да еще дочь украл.

Схватили Атла царские слуги и заточили в темницу.

Атл надеялся, что образумится царь, поостынет и рассудит, кто прав, кто виноват.

Но проходил день за днем. Бедный Атл с товарищами все томился в сыром подземелье. А красавицу Касьпи заточил грозный отец в башне. Плакала Касьпи, все глаза выплакала. Слезы ее лились ручейком, и где-то далеко образовалось из них соленое море, которое назвали Каспийским.

Храбрый Атл тоже не стерпел позора. И попросил он светлое солнце:

— Помоги мне, солнышко, выручи. Сделай меня быстрой речкой, потеку я по долам, по лесам в ту сторону, где живет моя ласточка.

И тут не оставили Атла друзья.

Обратился Атл в великую реку и помчался в сторону хунской земли, а его товарищи понеслись вслед за ним. Потому-то река Атл, то бишь Волга, не одна течет, а с тридцатью тремя притоками.

…Дед умолк, пососал трубку и посмотрел в сторону речки Карлы.

— И Карлы был другом Атла, вот он и сейчас торопится к Волге.

Над рекой клубился сизый туман, и мне подумалось, прошли века, а человек мало изменился — так же любит и ненавидит, горюет и радуется.

ы перегнали табун к дубовой роще, мыском выдававшейся в луга. Видно, роща эта и напомнила деду легенду о Савдебином доле.

— Когда-то, — сказал Ендимер, улегшись в тенечке, — в этих местах жил богатый пахарь Актар. Было у него три сына и дочь — Савдеби.

— Старинное имя, — заметил я.

— Правда тоже старинная, с человеком родилась. Не перебивай.

Так вот — Савдеби… Сыновей старик не баловал, бывало, завалит работой, дохнуть некогда. Помощников себе готовил: не охотятся, так лес корчуют. А придет страда, с утра до ночи в поле. Хозяйство выросло большое, дом, что крепость, на каменном фундаменте, а вокруг городьба из дубовых кольев. Птицы и те редко залетали на подворье. О людях и говорить нечего… Скрытно жил старик, с деревенскими не водил дружбы.

Так жил он, горюшка не знал. Иногда лишь вспомянет об умершей жене, запечалится, да не надолго. Глянет на дочь, посветлеет: вся в мать — красавица!

Ничего не жалел для Савдеби, терем ей выстроил, особняком банька. А братья завели для нее семьдесят семь гусей и уток, чтобы, значит, не скучала.

— Живи, сестричка, копи пух на перины. На приданое.

Жених-то у нее уже был, Тимеккей, из соседней деревни.

Вот пришло время помирать старику. Схоронили его чин чином, по старым обычаям. Сороковины справили. Еще недельку кручинились, а потом будто прорвало братьев — стали они что ни день пить-гулять. Нагрянут в деревню, затеют драку, мужиков побьют, девок на усадьбу умыкнут, опозорят… Не было с ними сладу.

Тяжко стало Савдеби от такого житья, стыдно перед людьми, перед женихом своим, Тимеккеем. Станет ему жалиться, а он ей:

— Уйдем, — говорит, — брось их, охальников. Не место голубке в вороньем гнезде.

Она смолчит да заплачет. Уйдешь, братья и вовсе дом разорят. И так уж все прахом идет.

Невтерпеж и людям стали их бесчинства. Собрались как-то самые отчаянные, бросились вдогон братьям, пленниц отбили, чуть самих не взяли. Ворота спасли разбойников. Ворота те на запорах, огорожа высокая, не перелезть. Стали, топчутся.

Братья тем временем разожгли на дворе костер, стали смолу варить, к осаде готовиться.

Увидела это из окна Савдеби, а еще жениха своего, что первым на ворота вскарабкался. Испугалась до смерти. Ведь не пощадят никого братья, смолой обварят, изуродуют. Подумала так и потайным ходом пробралась к сельчанам: «Пропадай, мол, богатство. Лучше бедно жить, да в чести у людей». Про смолу рассказала: «Уходите, худо вам будет!»

— Нет, — сказал Тимеккей, — ежели уступим, тогда нам и вовсе житья не станет. Веди нас потайным ходом. Не бойся, плохого не сделаем, отведем братьев в село, пускай судят их по закону.

Страшно стало Савдеби, горько за братьев, однако ж как говорится: кровушка родная, а совесть своя. Провела она сельчан на усадьбу тайком, да не тут-то было: не дались братья добром, схватились за топоры. В драке-то двое из них погибли, а третий, младший, пощады запросил — тем и спасся. Посадили его в амбар до утра, до суда мирского, а ночью он доску в стене выломал да в глухой лес удрал. Там и бродяжил год ли два, пока не забылись обиды и люди позволили ему вернуться.

Нелегко жилось эти годы и Савдеби. Сколько ни просил ее Тимеккей выйти за него замуж, одно ему твердила:

— Не могу, родненький, не могу. Подождем брата, как он скажет, так тому и быть. Ведь никого из родных у меня не осталось, некому благословить мое замужество.

— Сама себя обманываешь, — горевал Тимеккей, — грех на душе таишь, вину перед братьями. А ведь ты не виновата. Никто не знал, что так получится, сами они смерти своей искали.

Молчала Савдеби, опустив голову. Ждала.

Тем временем Актар-младший подходил уже к дому. И повстречался ему на пути деревенский горбун, злой, мстительный. Как-то подшутил над ним на гулянье Тимеккей, он с тех пор затаил обиду.

— Здравствуй, парень, — сказал горбун, — хорошо, что ты вернулся. Значит, есть бог на свете, он все видит, и никому не уйти от его кары.

— О чем ты? — нахмурился Актар-младший. — Говори ясней. У меня дорога прямая, хватит — наплутал по кривым стежкам.

Рассказал ему горбун о том, как пробрались тогда деревенские люди к братьям во двор и кто их провел тайным ходом.

— А сейчас сестрица твоя и Тимеккей к свадьбе готовятся. Знай, милуются день-деньской, да еще у ночи прихватывают. Небось не ждут тебя. А ты вот он — тут как тут, гость незваный.

Темней тучи стал беглец. Поклянись, говорит, что молвил правду. Да так глянул, самому горбуну страшно стало. Поклялся тот своей бородой, сединой предков. Не дослушав, кинулся сын Актара к дому, сел в засаду, у ворот, и как только вышел Тимеккей, кончил его ударом ангара [26] Вид кинжала. , а сам — во двор, в сестрицын терем.

Увидела брата Савдеби, не знает, плакать ли, радоваться. А как глянула ему в очи, обомлела вся, слова не вымолвит.