Кирилл Богданович - Люди Красного Яра [Сказы про сибирского казака Афоньку]

— А сколь их, киргизов?

— С тыщу, бают, а то и боле.

— С тыщу?!

— Ага. Которые верхами пришли, а иные на лодках приплавились.

— А нас, наших сколько?

— Чо, не знаешь будто, — буркнул Федька. — Наша сотня здесь, да еще других человек с двадцать, с тридцать. Иные же все, кто за хлебными запасами в Енисейский пошел, кто где по острожкам на службах разных. Да еще подгородных татар, которые нам верные, со сто.

— Да, — почесал в затылке Афонька.

— Отобьёмся. Не достанут они нас. Впервой, чо ли?

— Пожгли все, окаянные, — Афонька ткнул в стрельницу рукой на черные дымы, которые темными столбами колыхались на ветру. — И скот угнали, и коней.

— Это уж да, — печально согласился Федька, — победуем, как четыре лета назад.

— А тогда их Дементий Злобин крепко побил, как в угон-то пошел, — оживился Афонька. — Помнишь?

— Еще не помнить! Мне с того разу отметина осталась. — И он дотронулся до шрама, пересекавшего наискось лоб от правого виска до левой брови. Это был след от киргизской сабли.

Тем временем вдали возник, все нарастая, шум и пронзительный вой.

— Идут, идут! Киргизы идут! — раздались голоса.

С полунощной и заходной сторон на ровное место, окружавшее острог, выкатилась темная лавина конных и пеших киргизов. Они быстро накатывались на острог широким полумесяцем.

На острожных стенах все пришло в движение. Казаки удобнее устраивались у стрельниц, прилаживались к пищалям. Пушкари припали к пушкам, подувая на дымящиеся фитили.

Атаман Дементий Злобин и воевода Никита Карамышев находились в главной проезжей башне, Преображенской. Дементий тяжело топтался на месте и толкал Карамышева, глядя из-за его плеча в стрельницу.

— Не топчись, Дементий, — не отрываясь от стрельницы, сказал Карамышев. — Упреди-ка служилых, чтоб без приказу из рушниц не стреляли.

Киргизы не бросились разом к острожным стенам — учены уже были. Они остановились на расстоянии пищального выстрела и замерли, выжидая. Однако гвалт и вопли, слившиеся в сплошное «а-а-а!», не прекращались.

Острог молчал.

Сжимая вспотевшей ладонью пищаль, Афонька напряженно ждал. Стрелять еще не было велено. Притих острог, замер, выжидаючи. Может, и не полезут киргизы на стены? Пошумят, пошумят, удоволятся тем, что позорили и пограбили, да и уйдут? И так могло быть. А без времени пальбу открыть, только раздразнить их. Да и зелье и свинец беречь надобно. Не так уж и много их. Такие мысли были и у воеводы и у казаков.

Вдруг от толпы киргизов отделились несколько десятков конных.

Афонька видел их лохматые малахаи с лисьими хвостами, цветные халаты, поверх которых были надеты кольчуги и куяки. С громким гиком и визгом они рванулись к острогу. В мгновение ока вершники достигли первых надолб и, непрерывно посылая на скаку стрелы из кривых, сильно изогнутых луков, круто развернулись, пронеслись несколько десятков сажен вдоль стен и повернули обратно к своим.

Нет. Уходить они не думали, вызывали казаков на бой. Однако острог молчал.

Едва эти киргизы присоединились к своим, как от шевелящейся воющей толпы отделились другие вершники и повторили то же самое. Потом еще. Так они проделали несколько раз: подлетали к острогу, осыпая его стрелами, разворачивались под самыми стенами и, проскакав вдоль острога, отбегали к своим. Из лучного боя они стреляли метко. Почти все стрелы вонзались около стрельниц. Одна из стрел ударилась о кромку Афонькиной стрельницы и выковырнула огромную острую щепку, которая пронеслась мимо Афонькиного уха, чуть не задев Афоньку. Афонька только облизал губы, сразу ставшие сухими и шершавыми. «Эх, вдарить бы тебя, идола, из пищали», — подумал он о неведомом ему киргизине. Но веленья стрелять не было, и Афонька вновь прильнул к стрельнице.

Острог молчал, затаившись.

И вот киргизы, то ли не выдержав напряжения — ведь ждали они выстрелов с острожных стен, то ли решив, что в Кызыл-Яр-Туре [37] Кызыл-Яр-Тура — дословный перевод на языки народов Сибири слов: Красного берега город. совсем мало людей, с ревом и криком ринулись на острог, все, сколько их было. Они бросились к главной проезжей башне. Этого и ждали воевода с атаманом.

Как только расстояние между вражескими ратниками и острогом сократилось до трех-четырех десятков сажен — разом грянули острожные пушки и казачьи пищали.

Пушки, заряженные малыми пульками — картечью, хлестнули по киргизам огнем, дымом, грохотом. Толпа дрогнула, ровно по ней ослопом [38] Ослоп — окованная железом дубинка. ударили. От пищального и пушечного боя кони киргизские вставали на дыбы, дико, пронзительно ржали, сбрасывали вопящих вершников и разбегались.

Киргизы, сбившись в большой пестрый клубок, стали откатываться обратно. На истоптанной черной земле осталось лежать несколько неподвижных тел да пять-шесть лошадей, подбитых пулями, судорожно бились в пыли. Вдогонку отступающей орде гулко захлопали пищали и еще раз ударили пушки.

Киргизы далеко отступили, так, чтобы ни из пищали, ни из пушки нельзя было достать их. Растянувшись цепью, они плотным кольцом обложили острог и будто замерли. Лишь отдельные вершники разъезжали перед их сотнями.

Клубы порохового дыма расплывались в воздухе. Ветром их наносило на острог. Перхая от пороховой гари, Афонька жадно пил воду, поднесенную одной бабой из посадских. Как только пальба затихла, бабы взобрались на обламы и обносили служилых людей квасом и водой. Иные исхитрились и браги принесть. Молодые казаки, которые побойчее, хватали баб, тискали, те от них отбивались, визжали — ах охальники! Однако ничего, с обламов не убегали. Мужики посадские и пашенные только снизу хмуро поглядывали на бесчинство и озорство, но помалкивали. Чо уж тут сделаешь. Под смертью на обламах стоят — пусть побалуют малость.

Остаток дня и ночь прошли спокойно. Киргизы больше на острог не приступали. Казаки посменно спускались с обламов поесть каши, похлебать щей, отдохнуть. Хлеба, правда, было мало.

В ночь дозорные тайно вышли из острога за надолбы, вернулись поутру, когда стало развидняться. Они подходили, почитай, до самых киргизских костров, хотели языка взять, но у одного из костров сами чуть не попали в руки киргизам. Но ничего, отбились из пищалей и ушли, переполошив весь вражеский стан.

Два дня киргизы держали острог в осаде. Они рыскали вокруг стен толпами, но держались вдали, так, чтобы под выстрелы не попасть. А утром, на четвертый день набега, когда все вокруг было поразорено, посожжено и поистоптано — пашни и слободы, и заимки, они вновь пошли на приступ.

Двигались густой толпой. Впереди скакали конные, и за спиной у каждого вершника сидел еще ратник. Саженях в пятидесяти вершники остановились, спешились и уже в пешем строю — только начальные люди их да коноводы верхами оставались, — прикрываясь, большими, обтянутыми кожей щитами, ринулись опять-таки к главной проезжей башне.