Кирилл Богданович - Люди Красного Яра [Сказы про сибирского казака Афоньку]

Афонька и с ним три казака остались в улусе. Обошли кругом все. Поискали, может, найдут себе чего. Но все кругом было бросовое. Хоть и спешно угоняли киргизы ясачных, а все же собрали все, что получше было в улусе. А много ли там было, что в цене, окромя мягкой рухляди? Лопатина да снаряд охотницкий, да скот, да утварь какая?.. Бедны были. Одно богатство — соболи, да те в ясак всегда шли да по начальным людям — своим и русским же расходились. Да киргизы грабили.

Походив и переворошив барахлишко разное, сошлись казаки в кружок, сели наземь — притомились.

Тихо стало, только кони пофыркивают, траву щиплют, уздечками бренчат.

Афонька, хоть тоже устал, опять поднялся, отдохнув самую малость, и пошел меж позоренных юрт. Не то что искал чего-либо, а так — томно ему стало. Отошел он шагов пятьдесят в сторону от улуса, как почудилось ему: не то вроде мяучит кто, не то пищит. Пошел Афонька на тот писк, а он то смолкнет, то опять слышится. Афонька вышел на ручей небольшой и около самой воды увидел кладь кинутую. Тряпье, шкурки — невеликий узелок такой. И оттуда явственно писк идет.

Ничего еще не понимая, присел Афонька около узелка. Осторожно раскинул тряпье и обмер — в тряпицах дите лежало. Махонькое дите, татарское., У Афоньки аж руки затряслись — вот те на! Потянул было руку к дитю, а то пискнуло, и Афонька, спужавшись, руку отдернул. Что же делать-то теперь? Тут оставить? Так ведь сгинет. Да как оставить? Не звереныш, поди, хоть и чужого роду-племени. Взять надобно да где потом улусным отдать — мол, ваше это дите, посиротелое.

А дите раскинулось из тряпья и шкурок, совсем малое, поди-ка и ходить-то еще не может. Лежит парнишка, смотрит на Афоньку, щурится от луча солнечного. Смолк, не пищит, к Афоньке руки тянет. И Афонька руку ему встречь протянул. Малец ухватился за Афонькин палец и в рот потянул. «Ись хочет», — смекнул Афонька. А малец пальчиками, махонькие у него они, а цепко за палец держит. Ах ты!

Усмехнулся Афонька. Как-то повеселело у него на сердце. Подхватил он весь ворох тряпичный вместе с парнишкой и понес к своим. Те к нему — что-де за добычу нашел. Глянули — и в смех. Вот так клад разыскал! И почали шутки шутить. Не иначе, как ране тут Афонька бывал, сына себе нажил. Да нет, то князец, аманат [40] Аманат — заложник. Русские часто брали в заложники представителей местных племен, чтобы предупредить возможные столкновения. Афонькин. Афонька за него выкуп богатый получит — сорок сороков шкур мышьих. А то может это дух нечистый, оборотень. Унесет Афоньку в тайгу.

Обступили Афоньку, галдят. От такого шуму дите опять писк подняло.

Осерчал Афонька. Нашли, над чем зубы скалить.

— Цыть вы, охальники. Чему смех-то подняли, дуроломы? Ить дите кинутое, без отца-матери оставшись, ись хочет. А вы — «гы-гы-гы»!

Казаки смолкли.

А Афонька размотал тряпье-рванину. Мокрое оно все было. Не раз, видать, малец-то подпустил под себя, пока в кустах кинутый лежал. Бросил тряпье под ноги, а мальца посадил на широкую ладонь свою нагой заднюшкой и крепко другой рукой за спину поддерживал. Малец ничего — сидел смирно, головой вертел по сторонам. Был он скуласт, телом смугл. Волос короткий, черный, глаза узкие, вкось ставленные. Смотрел, смотрел и сызнова заголосил. Голодный.

Кормить-то его как? Может, он еще титьку у мамки сосет?

Казаки меж тем на костре кашицу сварили полбяную. Ивашка уже котел с огня снял, наземь поставил. Посели казаки вкруг котла, ложки повытаскивали. И Афонька с мальцем сел. Несподручно было с ним. Малец вертелся, к котлу тянулся — почуял, стало быть, что вареным пахнет. Почерпнул Афонька ложкой кашицу, поднес к губам себе — горяча. Дуть стал. А малец глаз так и не сводит с ложки, тянется. «Поди-ка ты, понимает», — подивился Афонька. Сунул ему Афонька ложку. Малец кашицу в горсть ухватил с ложки и в рот. Замолк. Чмокает, ест. Еще горсть с ложки ухватил и еще. Афонька другую ложку кашицы поддел, остудил и мальцу подсунул.

Казаки, перестав кашицу из котла черпать, смотрят. А дитя, наевшись, притулилось к Афоньке и заснуло.

Сидит Афонька, пошевелиться не смеет — жаль дите разбередить.

— Да ты положь его, Афонька. Кашицу ешь, не то поедим все, — заговорили казаки.

Тут Евсейка встал, приволок откуда-то азям [41] Азям — верхняя долгополая одежда. брошенный.

— На, клади мальца.

Тихонько опустил Афонька парнишку на азям, прикрыл полой — тот и не ворохнулся. А погодя сгреб Афонька тряпье, в котором дите завернуто было, и понес на ручей. Выполоскал, развесил по кустам сушить, а сам пошел опять куда-то. Вскорости короб большой приволок, из прутьев и коры сплетенный. Надрал травы да моху, устлал дно, поверх тряпки подсохшие набросал и с бережением мальца туда положил.

К вечеру вернулся Дементий Злобин с казаками. Вернулись притомленные все: и кони, и люди. Догнать никого не догнали и след киргизов на речке потеряли.

Дивились казаки, узнавши про Афонькину находку, подходили к коробу поглядеть. Малец спал.

Вскорости, загасив костры и выставив караулы, казаки легли. И поутру, как только солнце лучи пробросило, уже повставали, наскоро по куску хлеба сжевали, у кого с чем было, и вповорот тронулись.

Афонька ехал в своем десятке, но все отставал — потому как короб с дитем, который пред собой водрузил, то на один бок съезжал, то на другой, а то малец верещать начинал, и тогда его Афонька жеваным сухарем кормил али из баклажки испить давал. И ругался про себя: черт-де попутал с этим дитем.

Атаман Дементий Злобин серчать стал и на Афоньку в сердцах лаялся: «Не отставай, не чини задержки». А что делать-то? Не бросать же дите!

— В первом же улусе бабе какой ни есть отдай, — наказал Дементий Афоньке.

— Ну а как же? Вестимо, отдам.

Но ни в первом улусе, ни в котором другом мальца не отдал и волок с собой. Даже у баб татарских втайне по юртам насобирал одежи разной да обуток для мальца.

Ехал Афонька то позади всех, то стороной. И в дозор раз пошел с коробом, в котором парнишка придремывал. Не расстался. На что Дементий Злобин опять расшумелся.

— Ты что — казак али баба? Коли бабой стал, так брось саблю и порты, надень юбку да ухват возьми, язви тя. Срамота глядеть.

— Так ить…

— Вот то и знаешь — «так ить». А, прости господи меня, согрешишь с тобой. Чтоб духу того дитенка не было. Мотри, коли не отдашь в улусе.

Афонька смолчал, но мальца опять же нигде не отдал.

И вот когда уже к острогу подъезжали, то призвал Дементий Афоньку до себя и строго-настрого наказал: не заходя в острог, отдать мальца кому-либо на посаде. Нечего в острог наезжать и срамиться. «Вишь-де, — скажут, — воины какие: мальца замест целого улуса привезли».

Но тут Афонька заперечил. Впервой атамана своего ослушался.