Аркадий Чудновский - Все начиналось с детства

обратилась к сидевшей Марьяне: «Деточка, уступи бабушке

место!» Марьяна встала, уступила ей место и спросила:

«Сколько вам лет, бабушка?». Та ответила: «Мне, деточка,

уже 62 года…». Марьяна говорит ей: «А мне, бабушка, уже

63».

…Я не могу найти слова, которыми можно было бы

описать выражение лица этой бабушки…__Если вернуться назад,

к довоенному времени, когда мне

было двенадцать лет, мы с мамой, однажды, перебежали

улицу перед трамваем. Женщина, видевшая это, выругала

маму и, считая, что мама моя сестра, сказала ей: «Жаль, что

твоя мама не видела, как ты учишь своего брата поведению

на улице. Ты бы от неё получила на орехи».

Моя мама тоже выглядела намного моложе своих лет.

В 2003 году я настоял, чтобы Марьяночка поехала на

экскурсию Париж — Лондон. Она приехала очень довольная

и привезла из Гайд—парка засушенные в книге листья клена.

Я их положил под стекло на столике.

Чтобы их сохранить, на специальной машинке покрыл

высушенные листья с двух сторон специальной плёнкой.

Называется ламинирование. После этого я закрепил их на

стенке вокруг портрета Марьяночки.

Все было прекрасно до 2004 года.

«Когда приходит к тому, что можно жить прилично, не

хватает лет для жизни» (еврейская поговорка).

Китайцы говорят: «Цветы вечно не цветут, человек не

может быть всегда счастлив».

Марьяночка заболела. В течении года в нескольких

больницах и медицинских центрах сделали много различных

анализов, но поставить точный диагноз не удавалось. Когда

же в 2005—м он был установлен — началось непрерывное

лечение. Два года, еженедельно, мы ездили в иерусалимскую

больницу «Адасса». Каждый месяц её клали в больницу на

пять—семь дней, а когда было принято решение о пересадке

костного мозга, Марьяночка пролежала там месяц и десять

дней.

В это время оказалось свободной V.I.P. — палата. Её

площадь равнялась двадцати метрам. От прихожей она была

изолирована стеклянной стеной с плотно закрывающейся

стеклянной дверью. В палате был большой телевизор и

компьютер. Я всегда был рядом, ночевал в больнице, около

неё.

Пока человек жив, он надеется вылечиться.

Когда я однажды приехал в больницу позже Марьяночки

на два часа, все её спрашивали — где муж? Все привыкли

видеть меня все время около неё.

Все было не так просто. Надо было решать большое

количество проблем. Оплату лечения Марьяночки в течении

трех лет, два года из которых пришлись на больницу «Адасса»

в Иерусалиме осуществляла больничная касса «Маккаби».

Касса потратила около двухсот тысяч долларов. За что ей

может быть выражена безграничная благодарность.

Во время лечения Марьяночки, необходимо было

получить бесконечное количество разрешений «Маккаби» на

оплату всего.

Поездку в одну сторону из Ашкелона в Иерусалим

также оплачивала касса. Одна поездка на такси стоила

семьдесят долларов (300 шекелей). Для этого квитанцию

надо было сдать в «Маккаби». Дважды, когда я сдал две

первые квитанции, я возврат денег не получил. Они где—то

затерялись. Мне повезло познакомиться с русскоязычной

служащей «Маккаби» — Ириной Дегетман.

Ирина оказалась опытным сотрудником «Маккаби» и не отсылала

мои квитанции в бухгалтерию, а сразу, сама

оформляла возврат денег за такси. Я искренне благодарен

Ирине за то, что в этом вопросе она облегчила в течении двух

лет мои проблемы с возвратом денег за поездки в Иерусалим.

Еще двадцать пять процентов стоимости поездки возвращало

«Общество помощи онкобольным»

Проблема была с едой. Марьяночка не могла есть

больничную пищу.

Она ела только то, что я ей готовил прямо в больнице.

Я брал для этого с собой кастрюльку — автомат и блендер,

чтобы делать суп—пюре из овощей.

Приходилось решать массу других проблем. Я сделал ей

дома огромное количество уколов, каждый из которых стоил

двести пятьдесят долларов.

Пересадка костного мозга ничего не дала.

После ещё нескольких химиотерапий, девятого августа

2007 года врачи объявили приговор — больше лечить

невозможно… От судьбы не уйдёшь.

Марьяночка сказала: «Я хочу умереть дома».

На следующий день увёз её из больницы…

За три года болезни не слышал от неё ни одной жалобы,

хотя её страдания невозможно описать. Когда в палату, во

время обхода, входили врачи и спрашивали Марьяночку, —

как дела?, — она всегда отвечала, — беседер (в порядке). И

улыбалась. Врачи уходили, а я говорил ей: «Какой беседер?!

Ты же еле двигаешься!». Профессор Дина Бат—Иегуда сказала,

что Марьяночка — герой.

Она прилагала все силы, чтобы я не волновался. Один

только раз, из сказанной Марьяночкой фразы, было понятно

о чем она думает. Я стоял возле окна и смотрел, как вдоль

моря разбивают новый парк. Потом сказал, что через год

здесь будет очень красиво. Марьяночка грустно ответила:

«Не говори мне, что будет через год…».

Когда привёз её домой, с моей помощью она вышла на

балкон. Посидела, подышала свежим воздухом и сказала:

« Папсик, тебе не трудно дать мне стакан воды?».

Как мне могло быть трудно?! Потом она медленно

перешла в комнату, села около меня на диване и сказала:» Я

тебе не мешаю?».

Кто ещё смог бы произнести такие слова в таком

состоянии? Ни разу в жизни я не встретил человека с такими

душевными качествами, с таким тактом, какие были у

Марьяночки…

Я ответил: «Мурзилка, что ты такое говоришь? Ты

должна быть всегда рядом со мной».

14 августа мы много и долго разговаривали. Но все

разговоры Марьяночка сводила к разговору обо мне. Она

сказала:

«Моя мама прожила 89 лет. Я ни разу до этого не

болела. Ты старше меня на 13 лет. Я все время думала,

что буду за тобой ухаживать, досмотрю тебя. Прости, что

оставляю тебя одного. Тебе будет трудно…».

«У тебя должен быть такой порядок в доме, чтобы

когда кто—нибудь зайдёт — Я не краснела».

«Ты должен ходить аккуратно одетым. У тебя все

есть».

«Ты должен хорошо питаться…».

И ещё о многом, о многом говорила Марьяночка.

Я был потрясён. Разве есть слова, которыми можно

выразить величие духа этой женщины, проявляющей такую