Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— «По существу, мы все — антибольшевики. В этом заключается причина того, что мы должны были покинуть нашу родину.

„Гром победы, раздавайся“: этой обличительной цитатой Вишняк хочет сразу дискредитировать своих противников. Что же? Мне тоже приходится цинически повторить: „Да, гром победы, раздавайся!“ К негодованию Вишняка, „джингоисты“ (предатели) по своей упрощенной логике „требуют от него выбора“: „Вы не за Гитлера? Значит, вы за Сталина!“ Грешен я и в этом. Бывают моменты — это еще Солон заметил и даже в закон ввел, когда выбор становится обязателен… Но что поделаешь? Ведь иначе пришлось бы беспощадно осудить и поведение нашего Петра Великого».

Бунин читал еще долго, потом подвел итог:

— Милюков, как и тысячи других россиян, изгнанных с родины большевиками, свой выбор сделал. Я тоже говорю: «Гром победы, раздавайся, веселися, храбрый Росс…» Многим выбор дается не просто. Кого считать меньшим злом для России: кровожадного Сталина с его партийной сворой или Гитлера, объявившего крестовый поход против СССР? Но фюрер уже показал свою ненависть к русскому народу, который он не отделяет от коммунистов. А это грубейшая ошибка. Зато Сталин опирается на национальное патриотическое чувство. То есть на то качество, которое всегда было духовной основой русских людей. Очень хочется верить, что война многому научит большевиков, научит любить и беречь народ, государство. Гитлер плохой психолог и стратег. Он презирает другие народы и переоценивает собственные силы. Он растянул линию фронта, не согласовав это с собственными возможностями. В оккупированных странах он сеет жестокость, ненависть, страх. А неслыханная жестокость в отношении евреев? Нет, такой стратег обречен на поражение, и его катастрофа будет ужасной.

Бахрах полюбопытствовал:

— Кто, господа, читал в «Новом слове» хронику войны?

Бунин улыбнулся:

— Очень забавно, как эти вояки пишут о своем разгроме: «Закончилась защита германской 6-й армии у Сталинграда». А о том, что сотни тысяч убитых и взятых в плен, — ни гугу! Как сейчас чувствуют себя все те, кто прислуживал Гитлеру? Я не говорю про бездарную Берберову, зазывавшую меня в «освобожденный немцами Париж». Меня больше огорчают другие, как, к примеру, Георгий Поземковский или Шмелев. Связались с наци, вошли в какие-то созданные ими комитеты и организации…

— После триумфального марша первых месяцев войны разве думал кто, что Сталин сумеет оказать сопротивление Гитлеру?

— Да, Леня, думали! Более того: были уверены — аз, грешный, тот же Милюков, бойцы Сопротивления, миллионы людей, которые считали своим долгом сражаться с нацистами. Слыхали, что Вова Сосинский совершил подвиг? Немцы передали по радио, что он теперь в концлагере. Жив ли? Славный молодой человек. Мать Марию очень жаль — она, оказывается, была чуть ли не главной фигурой среди парижских резистантов. Тоже в концлагере.

— Прекрасная поэтесса! — заметил Бахрах.

— Безусловно! Еще Гумилев отмечал в ее поэзии «общую призрачность» в соединении с гипнотизирующей четкостью. Как-то незадолго до своего последнего отъезда из Москвы зашел я к Рахманинову — он тогда жил возле Страстного монастыря, — у него на столе раскрыт поэтический сборничек. Говорит: «Какое трогательное стихотворение Кузьминой-Караваевой — это ее фамилия до пострига в тридцатые годы. Хочу на музыку переложить».

Я прочитал стихотворение, и почудилось мне в нем нечто страшное, пророческое. Я помню его наизусть. Послушайте и вы, друзья, восторг испытайте:

И жребий кинули, и ризы разделили:

И в час последний дали желчи мне испить.

О Господи, Ты знаешь, я ли буду в силе

Своею волей ужас смерти победить?

Внизу глумится над моим мученьем воин;

Собрались люди у подножия креста;

Сочится кровь из ран моих, а дух спокоен;

Ночь многозвездная глубока и чиста.

Земля уснула; месяц встал дугой щербатой.

И вот с последней и предсмертной высоты

Везде мне видимы, забытой и распятой,

Такие, как и мой, проклятые кресты.

Бунин читал так, что у Веры Николаевны перехватило дыхание, а Бахрах, явно взволнованный, медленно произнес:

— Слишком часто талантливые поэты предсказывают судьбу.

Вера Николаевна уточнила:

— Вспомни, Ян, написанное тобою в восемнадцатом году: «Возьмет Господь у Вас…» И далее: «Народ мой! На погибель вели тебя твои поводыри!» Это истинно глас пророка.

— К сожалению, все мрачное, что я предсказывал, вполне сбылось. И не только я… Многие говорили, что игра либералов в революцию добром не кончится. Доигрались!

Окончательной победы над нацистской Германией П. Н. Милюков не дождался, но он ее предсказывал, верил в нее и видел ее начало. Он дожил до счастливых дней, когда российский солдат начал крепко бить немца, когда фельдмаршал Паулюс поднял в Сталинграде руки и многотысячная плененная толпа гитлеровцев готовилась пройти по Садовому кольцу в Москве — позорным парадом под конвоем красноармейцев.

Милюков умер в яркий, пронизанный радостью возрождения весенний день — 31 марта 1943 года. Вокруг не было ни одной родной души. Крупнейшего политического деятеля двадцатого столетия, многолетнего руководителя партии кадетов хоронили по-казенному скудно, возле могилы стояли пять-шесть случайных людей. Его прах приняла земля скромного провинциального Экс-ле-Бэна. (Лишь после войны усилиями соотечественников прах перенесли в Париж, на кладбище Батиньоль, где в семейном склепе уже покоилась его супруга Анна Сергеевна.)

Тремя днями раньше, в воскресенье 28 марта, Бунин услыхал по радио жуткую новость: «Сегодня ночью в Беверли-Хиллз, штат Калифорния, скончался от ракового заболевания великий русский пианист, дирижер и композитор Сергей Рахманинов. Еще 17 февраля он дал свой концерт в Ноксвилле. Покойный был большим патриотом. За короткий срок через Красный Крест он отправил в Россию более двухсот посылок. Смерть Рахманинова — удар всей мировой музыкальной культуре».

Весь день Бунин пребывал в меланхолии. Собираясь на прогулку, сказал Бахраху:

— Разделите, Александр Васильевич, мою печаль, идемте…

В лесу было еще сыро. Бунин брел по дорожке, вившейся вдоль домов, огражденных высокими стенами белого камня. На развилке он вдруг живо сказал:

— В августе тридцатого года на этом самом месте у Рахманинова сломался автомобиль. Сергей Васильевич любил водить авто сам, самому пришлось и чинить. И мне дико и странно было видеть, как знаменитые пальцы пианиста погрузились в масляное чрево машины. Когда ремонт закончился и роскошный «линкольн», блестя черной поверхностью и ярко светя фарами, готов был катиться с грасской горы, я уговорил Сергея Васильевича остаться в «Бельведере». В тот вечер мы долго не ложились спать.