Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Вера лишь молча вздыхала. Бунин бросал саркастический взгляд на жену и продолжал веселиться:

— А что ты, Вера, думаешь? Это может в моду войти: впервые нобелевский лауреат свои ботинки зашнуровал, нет, запроволочил чем-то медным!

— Может, Марку Александровичу написать?

Бунин отмахивался руками, словно от назойливой мошкары, торопливо, словно уговаривая самого себя, произносил:

— Нет, нет! Только не это. Устал унижаться. Лучше удавлюсь. Еще мой покойный батюшка, царство ему небесное, учил: «Запомни, Иван, дороже всего обходится помощь бескорыстная!»

— Да, Ян, ты совершенно прав! — покорно соглашалась Вера Николаевна, уже совершенно высохшая от постоянного недоедания. — Ты — великий писатель и всегда должен помнить об этом. Ты не имеешь права терять своего достоинства. Я… я сама… кое-чего придумаю.

Бунин недоверчиво смотрел на жену, не понимая, что такое она может придумать: продавать уже нечего, а других ресурсов у них не было.

В полдень Вера Николаевна отлучилась на час. Вернулась, держа в руках целую сумку еды. Бунин ахнул:

— Откуда это: хлеб, кусок мортаделлы, селедка, пачка чая и сахар?

— Бог послал! — туманно отвечала жена.

На руке Веры Николаевны отсутствовало… обручальное кольцо.

«Господи, до какой нищеты дожили!» Он обнял жену, не удержался, заплакал.

Ночью, проснувшись, Бунин заметил, что жены на привычном месте нет. Он растворил дверь в гостиную. Вера Николаевна сидела за столом и что-то писала. Увидав мужа, вздрогнула и сунула лист под книги, лежавшие рядом.

— Вера, что ты ночью здесь делаешь? Пожалуйста, покажи, что спрятала. — Бунин говорил как никогда мягко.

Вера Николаевна вздохнула, протянула ему исписанную страницу:

— Ян, только не сердись…

Он читал, и его лицо заливала краска: было одновременно и стыдно, и горько. Вера Николаевна обращалась к Алданову, молила о помощи.

— Верочка, голубка, не надо! — Он разорвал листок. — Я сам напишу. Пойдем спать.

Закусив губу, он поутру торопливо — как чашу горькую принимал! — писал: «Милый, дорогой Марк Александрович, спешу вам ответить, горячо поблагодарить вас за ваши постоянные заботы обо мне и попросить передать Соломону Самойловичу Атрану, что я чрезвычайно тронут им и шлю ему мой сердечный поклон. Буду очень рад познакомиться с ним, когда он будет в Париже. Ваше сообщение (о сборе денег в США для Бунина. — В. Л .) чрезвычайно обрадовало меня, хотя эта радость смешана и с большой грустью, с боязнью, что, может быть, и не осуществится доброе намерение Соломона Самойловича. Ведь вы говорите, что могут быть какие-то «влияния» на него. Что ж — очевидно, на свете все может быть, век живи — век учись!.. Моя история, т. е. что некоторые в чем-то обвиняют меня… эта история похожа на самый нелепый, дикий сон… Что до моего материального положения, то вы его знаете лучше Столкинда. Жить чуть не на краю могилы и, сознавая свою некоторую ценность, с вечной мыслью, что, может быть, завтра у тебя, больного вдребезги старика, постыдно, унизительно доживающего свои последние дни на подачки, на вымаливание их, не будет куска хлеба, — это, знаете, нечто замечательное! Вы говорите о Цвибаке: у него моих капиталов осталось теперь всего 150 долларов, — на днях пришлось взять 200, — и никаких «сборов» он больше уже чуть не год не делает, да, конечно, и не будет делать — есть ведь всего 5–6 человек, которые кое-что дали ему для меня в прошлом году, и не думаю, что будет ему приятно снова клянчить на мою подлую, нищую старость…»

Поясню: С. С. Атран — чулочный фабрикант. И. Я. Столкинд еще в дореволюционные времена на Пятницкой улице в Москве, в доме 74 владел фабрикой «механического производства обуви» со 125 рабочими. Наследники Столкинда и по сей день занимаются делами благотворительности.

Что касается Цвибака, журналиста талантливого, то, перебравшись в США, он тесно сотрудничал с антисоветскими организациями, многие годы был главным редактором сионистской газеты «Новое русское слово». Кстати, судьба отмерила ему почти вековую жизнь, он пережил, и намного, всех участников нашей истории. Оставил живо написанные и пристрастные мемуары.

Подобная благотворительность — это паутина, которая налипает на жертву, лишая ее самостоятельности, подчиняя своей воле. Вот почему Бунину пришлось говорить об «истории» — жуткой и поучительной…

Ну и теперь вновь о бунинской бедности, и нечто такое, что самая смелая фантазия постигнуть была не в силах.

Кто только не писал о том ужасающем бедственном положении, в котором очутилась Вера Николаевна после смерти Бунина. Даже близкий друг дома Буниных, проницательный Александр Бахрах, в своих мемуарах сетует по поводу нищенского существования Веры Николаевны.

Но… не такой уж простушкой была Вера Николаевна, как об этом писали Берберова, Катаев и прочие.

После смерти своего великого мужа вдова снеслась с советским посольством, пообещала передать на родину весь его богатейший архив и — самое вожделенное — дневники.

Советское правительство назначило ей ежемесячную пенсию. Сумма была королевской — восемьсот инвалютных рублей, что составляло 1560 долларов США. «Зеленые» еще не успели увять, деньги это были громадные. За полторы тысячи, к примеру, можно было приобрести новый «рено».

То, что Вера Николаевна, получая эти колоссальные деньги, жила тем не менее убого, — факт. Куда девались эти франки-доллары? Прежде чем ответить на этот вопрос, приведу еще один документ, хранившийся под грифом «Совершенно секретно».

«Советскому правительству от В. Н. Буниной

Париж, 17 января 1957 года

Настоящим письмом считаю необходимым обратить ваше внимание на следующее:

После того, как представители Советского посольства во Франции установили со мной контакт и договорились в принципе о постепенной передаче мною архива Ивана Алексеевича Бунина, мне была установлена ежемесячная пенсия с января 1956 года в размере 800 рублей, что составляет по нынешнему курсу 70 000 французских франков.

За этот год стоимость жизни во Франции очень возросла. И этой суммы мне хватает только на покрытие расходов первой необходимости. А между тем мое здоровье за этот год ухудшилось, приходится часто обращаться к врачам из-за декальсификации позвоночника, приобретенной в годы недоедания во время последней войны. Кроме того, обнаружился катаракт обоих глаз и грозит операция. Медицинское обслуживание и лекарства дороги, социальным страхованием пользоваться я не имею права, и часто мне приходится обходиться без них.

Помимо этого к моменту установления пенсии у меня оставались долги, сделанные во время тяжкой болезни Ивана Алексеевича, которые я и до сих пор до конца не могла выплатить <���…>