Рене Манзор - Апокриф. Давид из Назарета

Давид поднялся по ступенькам Храма и миновал его внешнее ограждение, за которым находился так называемый «двор язычников». Это было открытое пространство, окруженное мраморной колоннадой высотой более пятнадцати метров. Только сюда позволялось заходить неиудеям. И сюда уже торопились тысячи посетителей. Покупатели толкались возле оград, где можно было оставить вьючных животных. Были там парфяне, эламиты [20] Элам – древнее государство, располагавшееся в юго-западной части современного Ирана. , мидяне, паломники из Междуречья, Ливии, Каппадокии, те, кто пришел из Рима и Египта, а также израильтяне, обосновавшиеся в других землях.

Крики меновщиков перемешивались с плачем младенцев, радостный смех – с блеяньем ягнят, предназначенных для жертвоприношения, а пространство вокруг было пропитано запахом специй, ладана и горелого мяса. Здесь торговались, жестикулировали, верещали на арамейском, греческом, еврейском; такая же смесь языков была, должно быть, при Вавилонском столпотворении.

Зачем нужно приносить в жертву этих животных? – размышлял между тем Давид. – На какую милость можно рассчитывать после такой резни? Бог, олицетворяющий любовь, не может благостно относиться к такому страданию.

Пробираясь между разложенными товарами, он увидел стелы, за которые, во внутренний двор Храма, под страхом смерти нельзя было заходить язычникам. Это взбесило Давида.

Бог, в которого я верю, никому не запрещает приходить в свой дом.

Все эти мысли, роящиеся в голове юного беглеца, не находящего себе покоя, полностью меняли смысл его паломничества. Он пришел сюда, чтобы принять участие в обрядах своих предков, и внезапно почувствовал, что связь с ними разорвана. Неужели то же самое ощущал и его отец?

Но больше всего потрясло Давида то, что римские воины, пешие и всадники, окружали это священное место. Он счел это святотатством и понял, что солидарен с толпой, готовой накинуться на них. Одни выкрикивали ругательства, другие угрожающе замахивались на них камнями. Это был тлеющий мятеж, который можно было легко распалить.

Отходя назад, чтобы все лучше видеть, он споткнулся о какой-то предмет и упал навзничь.

– Эй! – закричал «предмет». – Здесь люди спят. Ты что, не смотришь, куда идешь?

– Прости меня, я… я тебя не заметил, – стал извиняться Давид, обнаружив перед собой молодую египетскую рабыню, о которую он споткнулся.

Должно быть, ей было лет восемнадцать, не больше. Смуглое лицо, милая улыбка, несколько испорченная грубой жизнью улицы, курносый нос, хрупкое телосложение, большие зеленые глаза и мятежный вид, который и был ее главной чертой. На ее лбу и на тыльной стороне кистей была вытатуирована первая буква имени ее хозяина – «К».

– Откуда он взялся? – буркнул здоровенный, чем-то напоминающий пирата одноглазый нубиец, выскакивая из-за прилавка. – Я думал, что ты на перерыве!

– Он свалился с неба, – иронично подметила дикарка, вставая. – Возможно, мне его послало само провидение, как знать? Какой красавчик, смотри-ка!

Она оглядела со всех сторон Давида, который тут же залился краской. Юноша попытался уйти, но юная рабыня схватила его за запястье и сказала, смеясь:

– Эй… куда же ты, ангел мой?

– Ты ищешь себе компанию, парень? – хмыкнул пират.

– Конечно же ищет, как и всякий другой! Иди-ка наведи порядок в шатре, Кеми, а то ты отпугиваешь клиентов!

Великан вернулся за свой прилавок, а юная рабыня бросилась Давиду на шею.

– Четыре сестерция [21] Сестерций – мелкая монета в Древнем Риме. , чтобы заставить твою маленькую кобру плюнуть, – чувственно промурлыкала она ему на ухо. – Что ты на это скажешь?

И она уже выставила напоказ груди, сжав их руками. Смущенный близостью этого потного женского тела, Давид неуклюже оттолкнул ее.

– Э-э… дело в том, что…

– Это совсем недорого, – заметил пират из-за своего прилавка. – Каждому из нас нужно немного поразвлечься, не так ли?

И он расхохотался, довольный своей остротой.

– Мне очень жаль, но я пришел сюда не для этого, – сказал Давид, намереваясь уйти.

– Ну ладно, тогда два сестерция, и только потому, что ты мне понравился. Меня зовут Фарах, а тебя, мой ангел?

Но у Давида не было времени отвечать. Их подхватила толпа, а потом они оказались прижатыми к разлетевшемуся на части прилавку одного из меновщиков. Кто-то совершил нападение, и стражники бросились за преступником, сея повсюду панику.

Из-за прилавков выскочили зелоты. Они стали стрелять из луков в римских всадников, а потом снова растворились в толпе. Одна из шальных стрел пронзила насквозь глотку Кеми, который упал на глазах у Фарах, и из его раны стала фонтаном бить кровь.

– Беги за мной, если хочешь жить! – крикнула девушка Давиду.

Она забралась на лоток и стала прыгать с одного прилавка на другой. Давид старался не отставать от нее. Убегая таким образом, они переворачивали выставленный товар, но им удавалось двигаться гораздо быстрее, чем остальным паломникам, затиснутым в толпе. Вырвавшиеся из клеток голуби разлетелись в разные стороны, а их испуганные продавцы стали грозить кулаками.

Послышались протестующие возгласы.

Крики, ругань.

Но все это не помешало Фарах и Давиду пробиться к ближайшим воротам.

В этом хаосе легионеры, прижав к лицам щиты и выставив перед собой копья, напрасно пытались разыскать в толпе напавших на них. Разве их найдешь в такой неразберихе?

Крики ужаса доносились из бурлящей людской массы. Некоторые стали задыхаться в толчее. Кое-кого затоптали. А животные вырвались из-за ограды и помчались подальше от этого людского сумасшествия, давя на своем пути детей.

Такую картину запомнили Давид и Фарах, убегая из святилища.

Средиземное море

Он убежал от смерти, находясь буквально у самих ворот ада. Но причина этой неожиданной милости Божьей мучила его все эти семь лет после случившегося. Когда сталкиваешься с каким-либо несчастьем, невольно становишься его заложником. Даже если помиловать приговоренного к смертной казни, он уже никогда не будет жить полноценной жизнью. Он ведь уже видел свою погибель, и после этого его жизнь превращается в медленную агонию, отделяющую его от неслучившегося. Тот, кто видел смерть вблизи, напоминает страдающего от жажды путника, жертву миражей. Спасительный оазис удаляется от него по мере того, как он продвигается вперед, но он продолжает свой путь, движимый инстинктом самосохранения, свойственным каждому живому существу. И вот, когда он уже идет, пошатываясь, изнывая от жары, а частое дыхание постепенно заглушает шум соленого ветра, он снова и снова задается одним и тем же вопросом.

Почему они решили пощадить именно меня?