Геннадий Прашкевич - Гуманная педагогика [из жизни птеродактилей]

Так и теперь.

Красная власть захватила всю Россию.

Но в глухом, далеком и суровом краю, на берегах Великого океана, вы, малая числом, но великая любовью к Родине горсточка Русских людей — Сибирская Дружина — подняли знамя священной борьбы за свободу и счастье народа. Наше бело-зеленое знамя — символ чистоты, надежды и новой жизни, знак снегов и лесов сибирских, вновь развевается в родной Сибири. Кругом нас кровавая красная власть. Но кругом нас — и стонущие под игом этой кровавой власти Русские люди. Они ждут нас. Мы еще далеко, а слух о движении нашей Дружины за сотни верст идет впереди нас. И вот при одних только слухах о нашем движении организуется население, присылает приветствия. Никому не известные простые люди, крестьяне, солдаты собирают отряды. Пробуждается сознание народное — и в этом залог победы. Не иностранные капиталы и армии, не союзные дипломаты спасут Россию. Россию спасет сам Русский народ. В страданиях и невзгодах очистится Родина наша и явится миру свободной и великой.

Братья! Нас малая горсточка, но горсточка эта может принести великую пользу.

Не много дрожжей кладет хозяйка в тесто, а оно вздымается. Так и наша Дружина, придя к народу, слившись с ним, несет ему освобождение. Она обрастает народными отрядами и может обратиться в сильное, непобедимое народное ополчение. Мы идем с чистым сердцем, протягиваем руку всем. Ни ненависти, ни мести, ни расстрелов не несем мы. Мы хотим утвердить народную власть, которая одна лишь может вывести Родину на путь возрождения.

Не раз говорил, повторяю и теперь: много бед и невзгод будет впереди, может, и гибель нас ждет. Но мы на верном пути, и, если мы погибнем, найдутся другие люди, сильные духом, — они довершат наше дело.

В этот день Нового года, в дни наступающих праздников Рождества Христова, помолимся о спасении Родины нашей. Пусть и для нее родится Христос и принесет с собой освобождение всем угнетенным, измученным, страдающим. Дадим же братскую руку друг другу, сомкнем свои ряды и смело пойдем вперед на Родину!

Для закрепления сплоченности в рядах Сибирской Добровольческой Дружины, для большей спайки всех чинов ее, приказываю с 1 января 1923 года всем чинам Дружины звать друг друга — брат; как вне службы, так и на службе, и в строю.

Брат генерал, брат полковник, брат доброволец.

С Новым годом, братья!»

Авантюризм? Лихачество? Дерзость?

Да на все сто! Иначе и быть не может, взгляните только на карту.

На все четыре стороны голые снежные пустыни, ледяная мгла, одиночество.

Это что ж, на олешках мчать под северными сияниями до самой Москвы? Махать искрящими шашками над кустистыми рогами?

Да и красные наконец проснулись.

Оказались у них свои каналы. Нужная информация доходила хотя и хитро (не всегда поймешь, кто радеет), но доходила. Вот и проснулись.

Да так проснулись, что в марте двадцать третьего года последним остаткам потрепанных добровольцев спешно пришлось своими руками строить кунгасы, чтобы поскорее убраться на Сахалин. В советском консульстве (журналист имеет право получать информацию из любых рук, к тому же журналистов не столько расстреливают, сколько пытаются покупать) Дед первым узнал о бесславной сдаче генерал-лейтенанта Пепеляева красным, о том, что большевики Владивостока тут же приговорили своего пленника к смертной казни, вот, правда, шлепнуть не успели.

До Калинина, до красного всесоюзного старосты чудом дошло покаянное письмо о помиловании.

Смертную казнь заменили всего лишь десятью годами тюрьмы.

Первые два года Пепеляев провел в одиночке ярославского политизолятора.

Не раз просился на общие работы, но разрешили ему такое только в двадцать шестом. В конце концов, руки золотые. Плотничал, стеклил окна.

«Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы!»

Время шло, кто его остановит?

В июне тридцать шестого генерал-лейтенанта Пепеляева с его мозолистыми руками доставили в Москву (приказ сверху) — к начальнику Особого отдела НКВД Марку Гаю. Судя по имени этого начальника, в Северной стране начинало попахивать империей. Правда, специфической. Ведь по рождению звался чекист Марк Гай — Марком Штокляндом. Пепеляев щурился (разбил очки, новых пока не раздобыл), чекист тоже щурился. Рассматривал усмиренного генерала. Вот он перед ним. Круглое, в пурпурных жилках лицо (остаревший, но все еще не дряхлый волк), волосатые ноздри, неаккуратно подстриженные усы, тяжелое дыхание. Когда-то бил красных, красовался на белом коне, теперь ждет худшего.

Худшего на этот раз не случилось.

Имперский чекист прочитал Анатолию Николаевичу постановление об освобождении (не сразу поверилось) и озвучил новое место проживания — советский город Воронеж.

А везде живут. Чего там.

Строил мебель. Сколачивал гробы.

И с советскими людьми свыкся, чего там.

Конечно, ходили смутные слухи о некоем сотрудничестве генерала Пепеляева с властями, но слухи потому и слухи, что без них никак. Жил Анатолий Николаевич тихо. Ночами снились ему томские дворы, река Ушайка, кирпичные купеческие лабазы, благодать теплой сибирской осени. Каждый листочек, каждый жук, считай, каждая стрекоза там, в Томске, могли радовать сердце. Вот припади к родной земле — и не пропадешь. Родная земля все даст, от картошки и свеклы — до ранеток и малины.

Но в августе тридцать седьмого — арест.

На этот раз отправили бывшего генерала в Новосибирск (бывший Новониколаевск). Считай, совсем рядом с родным Томском, с родным углом.

Сердце стучало, вдруг доживу дома? Но какой дом? Решает особая тройка. Она и решила: смерть…

Одно время Дед дружил с немецким консульством.

В далекой Германии тоже закипало что-то совсем новое, не во всем понятное.

Многоопытный профессор Устрялов с его тонким историческим нюхом на перемены предрекал новому явлению — нацизму — большое будущее. Дед и к этому прислушивался. Почему нет? Политика — те же ботанические опыты. Ты посей, какие-то ростки все равно пробьются.

Вот ростки и пробивались.

Дед все видел, все просчитывал.

В двадцать пятом сбежал из советского Благовещенска (в одиночку переплыл Амур) Костя Родзаевский — бешеный комсомолец. Тощий, злой, пил мало, глаза горят, говорил отрывисто. Доктрина Муссолини, провозгласившего фашизм в Италии, приводила Родзаевского в неистовство. Сколько можно опаздывать? Мы задумываемся, а кто-то на ходу подхватывает идею. Мир мал, тесен. Нельзя опаздывать. Родзаевский во всем подражал дуче, даже говорил так же, как он, отрывисто, резко, так же, как дуче, создал для своей партии черную униформу (цвет бодрящий), ввел ремни. Думая о будущем, не только укреплял саму партию, но и строил:

— Союз Юных Фашистов — Авангард,