Геннадий Прашкевич - Гуманная педагогика [из жизни птеродактилей]

Конечно, успех привлекает.

Но с тою же силой успех отталкивает.

Узколобый белый полковник Колесников, бывший офицер Генштаба, открыто называл Деда «немецким агентом», утверждал, что никакой он не журналист, а просто самозванец, попросту «немецкий военнопленный, окончивший когда-то Гейдельбергский университет».

Разное говорили о Деде.

То, например, что книги, написанные им, внимательно изучают в Северной стране (большевики, понятно), а китайский маршал Чжан Цзунчан («Генерал Собачье Мясо»), главный милитарист Китая, упорно зовет его в советники, а Харбинский пединститут широко открывает свои аудитории для философских лекций Деда, а китайский официоз «Гун бао» (газета, полностью переданная в руки Деда) ничуть не гнушается поступлениями от разных заинтересованных сторон, может, даже из Северной страны. И вообще: «Авторы, желающие остаться неизвестными, могутъ присылать рукописи неподписанными, что не будетъ служить препятствiемъ къ ихъ напечатанiю».

Дед прислушивался, присматривался.

Остзейский барон фон Унгерн, Роман Федорович, неожиданно взял Ургу, отнял у красных Монголию, может, с ним можно вернуться в Москву?

В Шанхае стал заглядывать в советское консульство.

«Хотите писать для наших изданий?»

«А денежная поддержка?»

«Не без этого».

Он писал.

О якутской авантюре Пепеляева писал, о загадочных играх атамана Семенова с япсами, о тайнах пропавшего российского золота. Не обходил вниманием фашистские симпатии профессора Устрялова и мрачный Союз Фашистских Крошек бывшего лютого комсомольца Родзаевского.

В Харбине тесно.

В кафе Устрялов подсаживался за столик Деда.

Русая ухоженная борода, чистый негромкий голос.

Но говорил уверенно. Мир, говорил, нуждается в большой силе. Сейчас любой разброд в мыслях — гибель. Только большая сила спасет мир. Держался Николай Васильевич как шен-ши, человек знающий.

Советовал: «Уезжайте».

«Куда уезжать?»

«В Шанхай!»

Ах, Шанхай!

Там река Янцзы.

Там море цветных огней.

Устрялов шутил: «Чем душатся женщины в Шанхае?» Сам же негромко пояснял (милая профессорская улыбка): «Веревкой».

Ах, Шанхай! Золотой город.

Ах, Шанхай, мечта деятельного человека!

Там у входа в ресторан стоит (для приманки робкого посетителя) человек с когтями тигра на поясе. Вчера стоял, сегодня, завтра стоять будет. Поднебесная терпелива. Цин цин. В золотом Шанхае собираются очень разные люди. Там можно встретить даже динлина. У этих потомков хуннов книзу от коленей растет длинная шерсть, и копыта у них — вместо ступней. Один молодой китайский историк по имени У рассказал Деду о Рабиндранате Тагоре, посещавшем Поднебесную. Этот историк в разговоре с путешествующим индийским гостем будто бы заметил: «Вы, сенсей, только повторяете слова о всяких чудесных цветочках и о пестрой радуге в небе, а нам, молодым, нужны дансинги и публичные дома».

Все со временем теряет вкус. Кроме любви, конечно.

Дед многие дни проводил в старой библиотеке Королевского азиатского общества; там встретил Зою Казакову, русскую артистку. Не в театре, не в концерте, а в старой библиотеке.

«Ты — мое событие!»

Нирвана — это не угасание света свечи.

Нирвана — это растворение света свечи в свете дня.

Зоя говорила на чудесном, ранее неведомом языке. Зоя произносила чудесные новые слова — вполне понятные, но полные еще какого-то скрытого смысла.

«И были оба нагие, и не стыдились».

В двадцать шестом, в Харбине, в маленьком издательстве «Бамбуковая роща» Дед напечатал книгу «Мы», в которой подвел итог некоторым размышлениям.

Конечно, речь снова шла о Северной стране.

По западным представлениям, все русские — невежи и самодуры.

По тем же западным представлениям, все русские — лживы, чванливы, безрассудны, они не думают о будущем, редко моют посуду, зато много времени проводят в банях. Все это указывает на то, что дома русские — не в Европе, а в Азии. Даже британец Киплинг настаивает на том, что русские — не самый восточный народ из западных, а самый западный из восточных.

Книга «Мы» не была романом.

Книга «Мы» была исследованием государственности.

Не надо бояться больших масштабов. Русские везде дома.

Вот и советовал шен-ши Николай Васильевич: перебирайтесь в Шанхай.

В Шанхае люди в золотых сапогах ходят. В Шанхае орды несущихся рычащих авто, там блистающие яркие вывески, дамы в животных мехах, рикши express. На людном перекрестке стоит человек в белом, на ногах — соломенные сандалии, на шее — связка денег из серебряной бумаги, в руке непременно веер из банановых листьев, и скорбь в глазах, глядящих сразу на две стороны.

В Шанхае — печенье из засахаренных цветов корицы, там сладкая каша из сердцевины лотоса, крошечные нежные пельмени с крабовым мясом, глазированные бананы с кунжутным семенем, длинные целебные тыквы, мелкий резкий чеснок и фрукты на цветочном меду, выбирай что хочешь. Шанхай — это не харбинские насквозь прокуренные редакции. Шанхай — это сонмы русских. Русская речь там еще не сломалась, не увяла в паутине повседневной скуки, не скукожилась огрызком яблока. В Шанхае швейцары, официанты, музыканты, бармены, бар-герлс, журналисты, чувственные дансинг-герлс, деловитые горничные, опытные дежурные на этажах в отелях — все русские, неважно, что выдают себя за шведов.

Над Французским парком — мачты радио.

Над серебряной рекой Ван-пу — дым пароходов.

В любом банке можно приобрести шестидолларовый многоцветный бон Шанхайского сберегательного общества и выиграть сразу тридцать тысяч долларов. Самогон у любого торговца гаоляном. Конечно, самогон везде одинаков, неважно, приготовлен из гнилья или первосортной пшеницы, зато есть везде. Пей, закусывай головкой горького лука, чувствуй себя здоровым. А если купленный в лавке утиный паштет покрылся плесенью, не торопись, не выбрасывай, подержи этот паштет на пар у , плохой запах исчезнет. В Шанхае сычуаньская капуста, соленная в деревянных пузатых бочках, толстые зеленые огурцы, красная редиска, белая дунганская редька, сладкий картофель.

Цин цин. Не беспокойтесь.

В кухонном шкафчике — курительные палочки, мягкое масло для светильников, банка с хорошим светлым опиумом. Радость родителей: сын курит, значит, не убежит из дома. На улицах рябит от тканевых чулок, от синих штанов трубочками, от ярких перламутровых пуговиц. Иди улицей к речному мосту, там поет горбатый. Как его узнать? Ну, во-первых, он горбат, во-вторых, он притворяется заикой, в-третьих, поет долгие куньшаньские песни. А если кто-то заболел, не траться на лекарства. Этого не надо. Просто вынеси заболевшего в сад. Если не умрет, непременно выживет.

В богатых домах много гостей.