Геннадий Прашкевич - Гуманная педагогика [из жизни птеродактилей]

«Ах, Харитоновский сад! Ах, кафешантан!»

Оказывается, гость, тяжело опирающийся на тяжелую резную палку, отлично помнил город, особенно бывший английский парк — когда-то с искусственным озером, насыпными островками, круглой беседкой. Он помнил даже некий уютный грот, когда-то построенный тут из кирпича и засыпанный землей — «в подражание пещеры».

«Вы, наверное, уже бывали в Свердловске?»

«Да, приходилось».

«В каком году?»

«В восемнадцатом».

«О! — обрадовался Первый. — Наверное, вы приезжали к нам еще до захвата города белыми частями?»

Гость ответил не сразу. Но ответил.

Ответил прямо и честно, ничего не скрыв.

Он вошел в Екатеринбург (так он и сказал — вошел , так он и называл Екатеринбургом советский город Свердловск) с частями белого генерала Каппеля.

«Меня командировал в Екатеринбург адмирал Колчак для передачи в Ставку результатов работы группы следователя Соколова».

И сняв шляпу, непонятный и странный гость вошел в пустой Ипатьевский дом, где открыто поклонился последнему приюту последнего российского императора.

«Мир его праху! Да воссияет он в селениях праведных».

Вопрос : «Когда вы вернулись в СССР?»

Ответ : «В феврале сорок пятого года».

Вопрос : «Вас вывезли советские спецслужбы?»

Ответ в стенограмме густо залит китайской тушью.

Вопрос : «Почему ваша жена не последовала за вами?»

Ответ : «Это ее выбор. Она сделала свой собственный выбор».

Гораздо подробнее, впрочем, Дед рассказал о том, как сильно был потрясен увиденным на родине. Да, большая война отняла у советских людей много сил, да, советские люди устали, но увиденное в Северной стране разительно не соответствовало слухам, распространяемым в Харбине. В том же Хабаровске на военном параде осенью сорок шестого года под гром полковых оркестров прошли перед восхищенными глазами Деда боевые части великой и победоносной советской армии. Эту армию, сказал Дед, не сводя глаз с настороженных скотландцев, эту армию, вчистую разгромившую мировой фашизм, создал русский народ. Без меня, к сожалению, добавил он. Без меня и других, мне подобных. Когда-то, покидая Россию, все мы были уверены в том, что большевики быстро и неумно превратят нашу прежде великую родину в какую-нибудь жалкую и растерянную холопку, а они сумели сделать ее самой сильной, самой могущественной державой мира.

«Это Пудель так ответил?»

Нет, пояснил Ролик. Дед, конечно.

Вопрос : «Ваши главные писательские темы».

Ответ : «Улус Каньской империи. Восточное царство Ивана Четвертого. Европейская Империя Великого Петра. Просвещенная пудреная страна Екатерины Второй. Александр Благословенный (Отцеубийца). Военная казарма при Николае Первом. Славянофильское государство с мечтой о Босфоре и о Дунае. (Знал Дед, что, услышав это, скотландцы непременно вспомнят адмирала Колчака. Ведь, получив в апреле 1916 года в свои руки весь Черноморский флот, адмирал Колчак быстро загнал турок в их порты, а прибрежную зону заминировал. В ходе детально разработанной Босфорской операции планировалось несколькими ударами с моря и суши захватить Константинополь и водрузить Золотой крест над Софией.) Само собой, Святая Русь при Николае Втором. И, наконец, Союз Советских Социалистических Республик — страна счастливых рабочих рук и красных флагов».

Вопрос : «Были в вашей жизни моменты, когда вы, именно вы лично, могли как-то повлиять на течение исторических событий?»

Ответ тщательно замазан черной тушью.

Вопрос : «Можно ли вообще доверять китайцам?»

Ответ : «Когда человечество уничтожит капитализм, когда человечество вступит в эпоху вечного мира, угроза войн исчезнет, никакие войны никому больше не будут угрожать. Так сказал Председатель Мао. Это очень правильные слова. Но не всем даже очень правильным словам можно верить. Вспомните, что первое сделали китайцы, получив от нас Порт-Артур. Думаете, они из благодарности навели порядок на русских кладбищах? О нет! Китайцы хранят сон своих мертвецов. А плитами, снятыми с русских могил, они вымостили набережные».

Дмитрию Николаевичу, не совсем довольному такими ответами, Дед негромко заметил: «Гете. Knurre nicht, Pudel».

Нужен ли тут перевод?

«Не ворчи, Пудель».

Ночь в соломе.

Щели в крыше набиты звездами.

«Только в тенистую рощу вошли мы, как в ней увидали сына Киферы, малютку, подобного яблокам алым. Не было с ним ни колчана, ни лука кривого, доспехи под густолиственной чашей блестящих деревьев висели. Сам же на розах цветущих, окованных негою сонной, он, улыбаясь, лежал, а над ним золотистые пчелы роем медовым кружились и к сладким губам его льнули».

Не походил я на сына Киферы, на малютку, подобного яблокам алым.

И Соня находилась не за тысячи километров, а где-то рядом, может, метрах в тридцати, точно, не больше — за бревенчатой стеной большого крепкого дома. Просто метры эти, стены эти были для меня непреодолимы. А как бы хорошо было посидеть у стола… Настольная лампа… Чай…

Ворочался.

Раннего утра ждал.

Ну, которое всегда мудренее.

Я, когда впервые в жизни Соню увидел, принял ее за овцу. Конечно, за хорошенькую. А потом, рассмотрев, принял за дуру. Тоже за хорошенькую. А потом понял, что и в первом, и во втором случаях здорово ошибался: не овца она, и уж точно не дура, ни одного занятия не пропустила в школьном литературном кружке.

Но читать Соне вслух свои стихи я запретил.

«Нам с тобой одна судьбина, нам с тобой одна судьба. В этом вся моя причина: люблю (я сразу и напрочь выбросил из головы чье-то имя, чужое, не мое имя, прозвучавшее для меня отвратительно)… как себя».

Вот Соня теперь и вырабатывает холод.

«В рабы его!»

Да что же это такое?

Завхоз вполне мог упрятать меня в какой-нибудь пыльной кладовой, запереть на замок или вообще поместить на ночь в одно помещение со своими кудлатыми-бородатыми рабами, а он без особых раздумий (чего тогда размахивал вилами?) отправил меня в обыкновенный пустой сарай в соседи к курам и никакими бедами не грозил, будто знал, что никуда не денусь.

«Почему люди сперва влюбляются, а потом тихо плачут?»

Много на свете сложных вопросов.

Я впадал в дрему.

Прислушивался.

Ночью кто-то выходил на крылечко, тревожно ручной фонарик вспыхивал, может, рабы все-таки следили за мной. Вот и не мог я уснуть, хотя далекая кукушка на этот раз молчала.

Потом забылся.

Не лезть же наобум в ночную мглу.

И все же, как только потянуло в сарай светлеющей, будто дымной прохладой, как только тьма за щелястой деревянной дверью начала наливаться каким-то сонным, будто рассеянным светом, я осторожно, оглядываясь, таясь, выбрался из надоевшего мне темного сарая, так же осторожно обошел его и задней стороной вышел к поскотине, а оттуда на лесную тропу.