Юрий Торубаров - Охота за Чашей Грааля [litres]

– Дмитрий потребует от тебя главного: стать тебе и всему твоему потомству младшим братом. Ты готов на это?

Обсуждая поездку, почему-то никто из присутствующих не задал этого вопроса. Или не хотели расстраивать князя, или боялись взять на себя такую ответственность. И вот владыка не выдержал. Все понимали правильность поступка Емфимия, потому что московскому князю надо было только это. Старец взглянул на него пронзительным взглядом. Бояре переглянулись. Настала тишина. Она, как показалось некоторым, была какой-то зловещей. Тверь навсегда должна была проститься с самостоятельностью.

Князь, сидевший в кресле, поднялся, подошел к владыке.

– А как ты сам, Емфимий, думаешь?

Владыка провел рукой по длинной седой бороде.

– Думаю… тебе никуда от этого не деться.

Князь поглядел на бояр. Те стояли, понуро опустив головы.

– Я понял, – проговорил князь и подошел к окну, словно прощаясь со свободной тверской землей, – да… у нас нет больше сил, – произнес он, глядя по-прежнему на улицу.

Бояре загудели. Князь резко повернулся:

– Недовольны! Так берите мечи и идите бейтесь за свою свободу. А я не хочу лишних жертв, которые, к сожалению, ничего не принесут. Я подчиняюсь своей судьбе быть тем, кто ставит княжество на колени! Ступайте с богом! Люди ждут от вас хороших вестей.

– Ты праведный князь! – произнес старец. – Да благословит тебя Бог!

И он осенил его крестом.

Да, переговоры трудные и жесткие окончились полной победой Дмитрия. Тверцы на одном моменте было заколебались. Московский князь потребовал дать полную свободу кашинскому князю. А это означало деление тверского княжества пополам. Тверчане было заупрямились. Тогда Дмитрий немедленно привел войска в движение. Запылали предместья. Тверский князь, потерявший города Зубцов, Белгород и Городок, по сути остался в одной Твери. Уничтожать Тверь Михаил не решился. Договор был подписан. И все же Михаил был не тем человеком, который, сдавшись, уж не думает о возвращении былого могущества. Все же он надеялся на Литву, женив своего сына на дочери Кейстута Марии.

Но в Литве началась своя перетруха. Скончался великий князь Литвы Олгерд, взяв перед смертью христианское имя Алексей и постригшись в монахи. Великим князем стал Ягайло, в православии Яков. Но он взял старшинство не по праву, оно принадлежало старшему брату Андрею, полоцкому князю. Он возмутился и объявил свои притязания на старшинство.

В этот момент все зависело от Кейстута. Кого тот поддержит. Наверное, на несгибаемого богатыря подействовало то, что к нему явился Ягайло с матерью и на коленях умоляли его. Он поддержал Ягайло. Андрей вынужден был бежать. Его принял Псков. Но велел взять согласие у московского князя. Да, Москва стала командовать по всем северным русским княжествам.

Дмитрий воспользовался литовской смутой и послал брата Владимира и воеводу Волынского в литовские земли. Те присоединили к Руси города Трубчевск и Стародуб.

Москва, набирая силу, торжествовала. Великий князь по поводу этой победы собрал у себя некоторых князей, бояр и мастеров. Были там Пожарский и Кобыла. Когда окончились эти поседки, выйдя во двор, Кобыла, глядя, как какой-то мужик загонял в овчарню табун овец, сказал Пожарскому:

– Сколь шуб пошить можно!

– У тя не меньше, – заметил тот.

– Слышь, князь, – повернулся Кобыла к Пожарскому, – а не посетить ли нам Романа?

На лице князя появилось удивление. Но, видать, подумав, ответил:

– А чего, давай! Монахам кое-что привезем. С преподобным повстречаемся. Ишь, как на Руси дела пошли, – каким-то повеселевшим тоном произнес он.

– За пару дней соберемся? – спросил Кобыла.

– Соберемся, – ответил тот.

Через пару дней, после рассвета, по переяславско-залесской дороге от Москвы на север двигался обоз, груженный зерном, овощами, живностью. Его путь лежал до Радонежского монастыря игумена Сергия.

Переехав Клязьму, они решили заночевать. Время было осеннее. Если днем солнце еще изредка баловало землю своей лаской, то ночами лужи покрывались тонкими льдинками.

– Где будем ночевать? – глядя на Пожарского, спросил Кобыла.

– А здеся! – ответил тот, испытующе глядя на друга.

– По-казацки, – съехидничал Кобыла.

– По-казацки. Разведем костерок, закутаемся в шубы и до утра с храповцой, – смеясь, сказал Пожарский.

– Ладноть, – согласился тот, – стану казаком и я.

– Это хорошее дело! – заметил Пожарский и подмигнул.

Отужинав и пропустив по паре чарок медоушки, завернувшись в шубы, завалились спать. Это было так здорово, что Кобылу еле добудились.

Встречать нежданных, но дорогих гостей вышел почти весь монастырь. Преподобный, занятый молитвой, решил ее не прерывать. Романа трудно было узнать. Монашеская ряса, обросшее лицо меняли облик парня. Но вот его глаза серо-зеленые не изменились. От них, как и прежде, исходил огонь радости при встрече с друзьями. Тут же был его друг инок Пересвет.

Вчетвером они зашли в Романову келью. Недавно рубленная, она встретила гостей приятным запахом дерева и светлостью помещения, несмотря на маленькое оконце. У стены одр, крытый шкурой. Под оконцем столик с ослоном. У стены поставец. В восточном углу икона и лампадка. Все на нее перекрестились и расселись.

– Как ты, – глядя на Романа, спросил Кобыла.

– Я? Я благодарен судьбе, что встретился с ним, – и поглядел на Пересвета, – он помог мне выбрать правильную дорогу в жизни.

Пожарский качнул головой, явно показывая, что он не очень согласен с Романом. От Романа не ускользнул его кивок, и он, глядя на Пожарского, спросил:

– А ты, князь, думаешь по-другому?

– Думаю по-другому, – ответил тот и пояснил: – Роман, представь себе, что все мужики и бабы выбрали, как ты сказал, правильную дорогу. Что получается. Мужики в одном монастыре, бабы – в другом. А кто будет продолжать род людской, кто будет славить Бога?

Роман с Пересветом переглянулись.

– Что задумались, – раздался чей-то тихий, но доброжелательный голос.

Все оглянулись и увидели на пороге преподобного. Друзья вскочили, а гости подошли и поочередно поцеловали его руку. Отдав ему единственный ослон, они все уселись на одре.

– Ну, – игумен поочередно смотрит на своих иноков.

Это «ну» как бы вызывало продолжить начатый разговор. Но он почувствовал, что его присутствие как-то всех смутило и даже сковало. А желающих продолжить разговор не находилось. Тогда преподобный заговорил сам.

– О правильности дороги может судить только Господь Бог. И не надо дерзать проникнуть в промысел божий. Молитесь, и Господь даст вам ответ.

Интересный разговор затягивался. Начитанного, наблюдательного, с острым умом игумена было интересно слушать. Но пора было кончать разговор, ибо Сергий уже притомился да время позднее. Друзья переглянулись, поняли друг друга. И Пожарский выбрал момент, когда преподобный закончил начатую мысль, встал: