Геннадий Прашкевич - Хромой пастух

Не слушая больше никого, Кутличан поднял почти все камни, остался только один — последний. Он на него долго смотрел: камень шершавый, массивный, к нему не все руки прикладывали. Если подниму такой до колен, подумал, сочтут победителем.

И поднял камень до колен. Глаза сразу стали круглые, как у серой лягушки.

Если подниму теперь камень до живота, подумал, все меня сочтут победителем.

Но сперва поднял взгляд и увидел нежный дым, увидел смущенно толкущуюся в воздухе мошкару: вот-де все заняты делом, а мы солнце застим. Увидел комаров — тоже смущенно звенели. И луна то ли обернулась наполовину, то ли отвернулась, будто не хотела смотреть, как юноша сломается.

Если подниму камень до груди, значит, окрепли кости.

Если сейчас подниму камень, то поеду по стойбищам невесту искать.

Думая так, увидел поднявшийся край покрышки: из урасы дудки-омока Тебегея выглянула другая луна. Земная. Это так Кутличан подумал. Одна луна, наполовину отвернувшись, смотрела сквозь дым и комаров прямо с неба, другая, земная, наполовину повернувшись, — из урасы. Знал, земную зовут Ичена, Тебегея дочь. Ичена. Имя как весенний куст. Зеленых листочков мало, но будет много.

Опустил взгляд.

Камень большой.

Сломаюсь, наверное.

Хэ! Рывком поднял камень на плечо.

И сразу, не останавливаясь, поднял камень на голову.

Круглое, как луна, лицо плыло перед ним. Знал, девушку Ичена звали. Это хорошо знал. Как луна. Наполовину серебряное лицо, наполовину пепельное. Дочь дудки-омока Тебегея. С большим камнем на голове Кутличан попрыгал на одной ноге. Наверное, запах пота достиг ноздрей девушки, она затрепетала совсем как настоящая луна в облачках, а собравшиеся громко ахнули. Даже дед сендушный черный ахнул за холмом-едомой от удовольствия.

«Кутличан победил».

Потом были прыжки.

Кутличан прыгнул через речку.

Так высоко прыгнул, что за озерами увидел красного червя.

Красный червь был полосатый, светился ровно, покушал, наверное.

Но рядом ничего Кутличан не увидел. Может, красный червь съел старого Мачекана вместе с нартами? Это жалко, полозья березовые. Опускаясь, Кутличан смотрел на ровдужную урасу Тебегея: ее покрышка была опущена. И луна смущенно ушла с неба, только комары и мошка остались. Это ничего, про себя Кутличан улыбнулся. Отец всегда говорил: «Улыбайся так, будто все имеешь». И дед сендушный говорил: «Улыбайся так, будто все твое будет».

Но покрышка урасы была опущена.

Девушка Ичена спряталась, и луна в небе спряталась.

Три дня самые сильные, самые упорные богатыри бегали и прыгали по берегу, олешки на них смотрели удивленно, кхекали, потом привыкли. Хромой бетилец, бегая, упал в яму с черной ледяной водой. Отряхиваясь, ругался, считал, что в яму должен был упасть Кутличан. Но упал он.

А победитель Кутличан ушел с Корелом на холм-едому и там открыл сердце другу.

«Наверное, пойду в нижнее урочище. Наверное, туда ушла девушка».

Имя Ичены не называл, но Корел сам догадался.

«Я тоже с тобой пойду».

«Хэ! Вдруг девушку напугаешь?»

«Я в стороне побуду. Я видел, дудки-омок Тебегей рано утром своих увел. Я с тобой пойду. Ты покажи себя будущему родичу, будь в цене, сделай ханджай — обещай богатую рыбу, оленя, песца. Пусть сейчас не имеешь — это не беда. Ты пока Тебегею много дров наготовь, набросай выше жилища. Если на четвертый день дудки-омок начнет пользоваться твоими дровами, значит, готов принять. Входи в урасу, короткое копье поставь у входа. Хозяин удивится, оставит ночевать. Спроси: где спать буду? Он укажет полог, войдешь, скажешь девушке: подвинься, эмэй. Так мой отец, дед черный сендушный, называл человечью самку, когда в берлогу привел. Ей такое обращение понравилось. Сама передник сняла».

«А почему потом съел?»

«Хэ! Перестала нравиться».

Корел помолчал. Но недолго.

«Если тесть скажет утром, глядя в дымовое отверстие, что вот на дальней речке ловушки все еще не насторожены, — это он не себе, это он тебе скажет. И ты ответь, что сам хочешь насторожить».

«А если захочу и дальше один жить?»

«Один не живи, а то заболеешь или умрешь».

Сказали Кутличану: пуостэбэй.

Сказали: пока-пока, счастливого пути.

Он бежал рядом с нартами. Сендуха влажная, мох влажный, легкая тальниковая нарта скользила медленно. На стойбище долго смеялись: вон Кутличан, человек, ушедший за невестой, все еще вдали виден. Старые женщины качали головами: жених, ушедший за невестой, все еще виден.

Рядом бежал Корел, как зверь перебирал короткими кривыми ногами, олешки боялись, делали вид, что торопятся. Вот бегу с сыном медведя, думал Кутличан. Все у меня хорошо. Все у меня есть. Тальниковая нарта у меня есть. Свет солнечный. Копье, лук и стрелы. Вот победителем на празднике стал. Теперь буду бить оленя в сендухе, брать жирную рыбу в чёпках. Принесу девушке Ичене мясо, рыбу. Зимой загорятся над сендухой юкагирские огни.

«Зачем дед черный сендушный человечью женщину себе взял?»

Корел ровно бежал рядом, ответил не запыхавшись: «Понравилась».

Объяснил: «Женщина только сперва ругалась. «Не бери меня», — ругалась. Дед черный скажет: «Дай мне палку и щеткари», а она кричит: «Вот еще, вот еще, вот еще!» Потом поняла: пища вкусная есть, в берлоге тепло, петли к одежде медведю пришивать не надо — никогда не снимает одежду, однако ругалась. «Перестань», — сказал дед. «Вот еще, вот еще, вот еще! — кричала человечья женщина. — Все равно убегу».

«Однако не убежала».

«Называл ее эмэй».

«Это держит?»

«Хэ!»

Мир маленький, удобный.

Всё в мире есть, на всех хватит.

Летом дожди, черная няша в ямах.

От земляного берега реки Ковымы до каменных холмов Алазеи алайи, родичи Кутличана, ходили по кромкам озер, знали все речки. Гуси, пролетая над ягельной землей, дивились, что вся она покрыта озерами, как сеть с неправильными ячеями, кочковатых мест много, кочек хватит для дымокура. Земля даже летом оттаивает всего на две мужские ладони, все в ней перемешано — лед, земля, торф, залито водой, олешки бредут по брюхо в воде, наконец, выбираясь на сухое, встряхиваются. Хозяин всего мира, звать Погиль, вслух лучше звать — Пон, когда создавал сендуху, утомился, не стал отделять воду от суши — вот сами ищите дорогу. Для бодрости напустил в воздух мошку, комаров, оводов.

Пон эмидэч… Пон тибой… Пон омоч… Пон дождит… Пон светает… Пон дымит…

Хороший мир. Понятный. Кутличан с удовольствием щурился.

«Хэ! Это почему хорошо так?»

«Это ты растешь, — ответил Корел. — Потом еще лучше будет».

Кутличан с удовольствием вспоминал. Хромой богатырь хотел, чтобы я сломался. Зачем? Смеясь, наклонял голову в хромую сторону. А вот Тебегей, дудки-омок, отец Ичены, пожалел Кутличана, просил взять самый малый камень: «Мы засчитаем». Боялся, крепкая ли у меня кость. Это хромой богатырь нисколько не жалел, говорил: «Пусть сломается».