Владимир Москалев - Мудрый король

Тот кивнул. Филипп продолжал:

– Мои придворные называют это куртуазностью. Иными словами, это спокойствие, умение владеть собой и своим языком, а также умеренность во всем. Хотя, на мой взгляд, куртуазность – это воспитанность, хорошие манеры, умение вежливо обходиться с людьми. Это залог новой, крепкой державы. Разум человека, убивший в нем дикаря, – вот что, я считаю, поможет укреплению государства.

– Ты становишься философом, – улыбнулся собеседник. – У тебя умные наставники.

– И они учат меня, Джеффри, что на смену старому, дикому рыцарю идет новый. И такие люди у меня есть: Гарт, Герен и мои клерки; они ведут счетные книги, подсчитывают необходимые силы и средства. Моя верная помощница – Церковь, с ее помощью я введу каноническое право суда над любым человеком. Все это будет оформлено письменно. Вместо испытания Божьим судом – предоставление письменных доказательств. В моем государстве появится новая власть – власть законников: писцов, нотариусов и адвокатов. Судить буду сам, ибо благодаря помазанию я причисляюсь к епископам.

– Пора промочить горло, король франков. Ты много говоришь.

Они опорожнили бокалы, и Филипп продолжал:

– Я не сказал еще про школы. Их в Париже три: школа Богоматери под присмотром канцлера, потом при аббатствах, и частные, которые открывают клирики, получившие звание магистров. Они обучают, конечно, по своему усмотрению, но всегда под контролем епископа или канцлера. Кроме того, есть школа Абеляра на левом берегу. Остальные, а их, поверь, много, располагаются на острове, но в основном на том же левом берегу. Их там столько, что они стали называть себя Университетом. А представь теперь, сколько студентов в городе! И все хотят учиться, быть умными. Я отведу под школы весь левый берег. Они будут готовить не только к служению Господу, но и дадут знания письма, счета, теологии. Боюсь только, после изучения права и свободных искусств школяры поменяют духовную стезю на мирскую. Я буду принимать к себе этих клириков, пусть трудятся на государство.

Вновь заиграли флейты, фретели и виолы, застучали музыканты в бубны и барабаны. Полились песни, заплясали танцовщицы, вышли жонглеры и шпагоглотатели.

– Не упускай из виду Ричарда, – наклонился Филипп к самому уху сына Генриха. – Думается мне, он хочет захватить Бретань.

– Мою Бретань?! – вскричал Джеффри, побледнев.

– Ведь он уже нападал на нее дважды. А нет – так твой отец отдаст ее Джону.

– Пусть только попробует! Я пойду войной и сверну башку этому недоноску, что зовется моим братом!

– Сначала договорись с отцом, – гнул свою линию Филипп. – Собери войско и иди на него. Он должен понять, что это твоя земля и ты не намерен отдавать ее никому.

Джеффри молчал, тупо глядя в пустой бокал. Филипп был прав: Генрих II владел Нормандией, Аквитанией, Бретанью и Анжу. Словом, всем. Сыновья его, хоть и числились хозяевами тех или иных земель, фактически не имели никакой власти, которую могла дать им только смерть отца.

Оставим же веселиться это общество. Картину жизни людей в тогдашнее время мы увидели.

Мария Французская, самая старшая из сестер Филиппа, поддерживала деверей своего мужа Генриха Щедрого, иными словами, братьев Адели Шампанской, в борьбе против брата. Ну не верила, что из юнца выйдет что-то путное, поэтому ставку делала на Шампань. Теперь, увидев, что волчонок показал зубы, от которых не только Фландрии и Шампани, но и ей может не поздоровиться, она решила навсегда помириться с братом. Мало того, она выдала свою дочь Марию замуж за Бодуэна IX Фландрского, который приходился зятем Филиппу, ибо Изабелла де Эно была его сестрой. Вот поэтому Филипп и не собирался разводиться со своей женой. Он знал (или догадывался), что свадьба шурина с его племянницей не за горами, об этом шли разговоры. Женщину всегда лучше видеть союзницей, нежели врагом, это Филипп уяснил для себя твердо. И теперь он повернулся лицом к Плантагенетам, тем более что в марте 1186 года в Амьене был заключен дополнительный договор о дальнейшем полном наследовании земель Элеоноры де Вермандуа французской короной.

Отныне цель Филиппа – английский король. Он думает над этим со своими советниками, запершись в покоях, а в комнате рядом веселятся дети. Отсюда убрали все лишнее; сейчас в ней круглый камин с вытяжным колпаком, статуя святого Дионисия в глубине стены довольно высоко от пола, под ней медный подсвечник. Широкое окно, на нем подвижные шторы. В левом углу кровать, закрытая пологом, в правом – такая же кровать. Одна для Раймона, другая для Эрсанды. На ночь обе разделяются ширмой. Из мебели – две скамеечки, стулья, шкаф для игрушек, скамья и сундук. Пол выложен плиткой и устлан ковром из Буржа.

Эрсанда играла в куклы; Раймон – в деревянных солдатиков, которых выстраивал рядами, а потом сталкивал друг с другом. Когда это надоедало, дети забавлялись каштанами; у каждого был ящичек с личными запасами. Игра состояла в том, чтобы попасть своим битком в тот, который по жребию выставлялся у стены. Попал – забираешь оба; промахнулся – твой биток остается там, куда ты его послал. Теперь бросает свой каштан соперник; ему легче: впереди уже две цели вместо одной. Но если и он промазал, то каштанов становится три. Выигрывает тот, у кого больше попаданий.

Но что самое интересное – как только намечалась эта игра, дети тотчас бежали за Робером. Он сразу им понравился, едва появился во дворце. Однажды из любопытства он заглянул в детскую комнату и, увидев Раймона верхом на деревянной лошадке, а Эрсанду в обществе кукол, залюбовался ими и, от души улыбаясь, так и остался стоять в дверях. Дети вначале оробели, потом, осмелев, позвали его к себе. Не знает ли он какой-нибудь интересной игры? Робер покопался в памяти и вспомнил, как в детстве тоже играл в каштаны, а потом ими же сбивал ветки, воткнутые в землю. Но тут земли нет, ветку не воткнешь. Значит, можно поставить маленьких деревянных солдат и сбивать их по очереди. Кто больше всех собьет, тот и выиграл.

Дети пришли в такой восторг, что немедленно, ухватив за руки Робера, бросились на улицы Парижа в поисках каштанов, которых у них явно было мало. Слава богу, стояла осень, и их хватало на земле. К весне они немного подсохли, только и всего, сохранив свой первозданный вид.

Такую картину мы наблюдаем и сейчас: все трое, сидя на полу, по очереди бросают каштаны (у Робера тоже был свой запас), которые, ударяясь об стену, разлетаются во все стороны.

Довольно часто к ним заглядывала Маргарита. Робер тотчас вставал с пола, но она, смеясь, махала ему рукой, усаживалась на стул и с улыбкой наблюдала за игрой, хлопая в ладоши всякий раз, когда выигрывали дети.