Владимир Москалев - Мудрый король

Классической или великолепной считалась стычка, когда оба поединщика ломали свои копья, не выпадая при этом из седел. В этом случае с трибун и рядов зрителей неслись рукоплескания. Повторный заезд допускался еще два раза. Если и после этого рыцари оставались в седлах, их схватку прекращали.

Первый заезд закончился под гром оваций: копья разлетелись в щепки и ни один из всадников не упал с коня. Джеффри ликовал: графу Валуа не удалось одержать верх. Развернувшись для следующей атаки, он снял шлем и взглянул в сторону королевских лож. Вот она, красавица Маргарита, и она смотрит в его сторону! Было ли это случайностью или нет – Джеффри не стал раздумывать над этим. Важно то, что взгляд сестры короля окрылил его, вселил надежду в победу, и он, взяв новое копье и надев шлем, снова помчался вперед.

Дружные рукоплескания раздались и в этот раз. Джеффри был в ударе. Он все-таки крепко держится в седле, хотя оно, в отличие от боевого, не имело задней луки. Проезжая мимо короля, он вздыбил лошадь и, поймав взгляд Маргариты, отвесил ей поклон. В ответ она улыбнулась ему и помахала розовым платочком. Обрадованный и вдохновленный этим знаком внимания к нему дамы его сердца, чувствуя в себе небывалый прилив сил, Джеффри снова выехал на исходную позицию. Ему подали копье. В третий уже раз. В последний. Он направил его в сторону графа Валуа и уже чуть склонился вперед, собираясь дать шпоры коню, как вдруг перед глазами огнем вспыхнули слова старой нищенки: «Прощайся!» И еще: «Повиноваться надо более всех рассудительному». Но кто же это? Кто?… Филипп, король, кто же еще! Ведь он не советовал выходить на бой. И он, без спору, умен и рассудителен. Уж не его ли имела в виду старуха?…

Времени на раздумья больше не оставалось. Да и не хотел Джеффри об этом думать. Розовый платочек реял, как знамя, у него перед глазами и, опустив шлем, он дал шпоры коню…

И уже в последний момент, когда сломанное копье противника скользнуло по щиту, устремилось кверху и, распоров кольчугу, вонзилось ему в горло, он успел подумать: «Моя дочурка… Не увидеться нам больше». И откинулся назад, уже не держась в седле. Его поддержал под спину турнирный стражник [46] В копейных поединках турнирный стражник бежал или верхом на коне сопровождал рыцаря, сбоку от него и немного позади. Его обязанностью было удержать лошадь и подстраховать выбитого из седла всадника. .

Состязание тотчас прекратили. Филипп первым бросился к Джеффри, за ним остальные. Подбежав, остановились в изумлении, раскрыв рты, не в силах отвести глаз. Горло у Джеффри было разодрано, кровавое месиво представляло оно собой, и из этой каши, из разорванных мышц и сухожилий волнами била алая кровь.

Джеффри еще дышал. Глаза его были устремлены в серое небо, словно надеялись в последний раз увидеть на его фоне розовый платок…

Филипп склонился над ним и понял, что сделать уже ничего нельзя. Тело смертельно раненного всадника уже билось в агонии, а крови с каждым мгновением становилось все меньше. Фонтаном она вырвалась вдруг изо рта, когда Джеффри в последний раз проговорил:

– Прощай, Фи…

И не смог продолжить. Еще на какой-то миг возникло перед его потухающим взором личико двухлетней дочери… И дыхание остановилось. Тело выгнулось, вздрогнуло раз, другой и замерло. А из горла уже не волны, а две алые струйки текли на песок, становясь все меньше, превращаясь в капли, которые тоже вскоре умерли одна за другой…

Похоронили Джеффри в новом соборе Богоматери, который совсем недавно освятил легат. Филипп плакал. Видит Бог, он искренне любил рыжеволосого герцога Бретани, которому исполнилось всего двадцать семь лет.

После дня похорон Филипп надолго запретил турниры и копейные поединки.

А еще через несколько дней Маргарита покинула королевский двор. Отныне она – супруга венгерского короля Белы III. Но этот брак тоже не сделал ее счастливой. Прожив с новым мужем десять лет, она так и не смогла родить ребенка. Тяжелые роды ее первенца, который прожил всего три дня, сделали ее бесплодной.

Спустя месяц после ее отъезда к Парижу с юга подъехал всадник – седой, с усталым взглядом обрамленных сетью морщин глаз. Много людей встретил он на Орлеанской дороге, что вела к Малому мосту, и всем задавал один и тот же вопрос, но никто не смог ему ответить, лишь пожимали плечами в ответ. И надо же было такому случиться, что уже под вечер, когда всадник собирался повернуть коня, к нему подъехал Бильжо в сопровождении своих воинов. Интересно, чего надо здесь этому старику? Не ищет ли кого?

– Что ты тут делаешь, всадник, у этого моста? – спросил его Бильжо. – Давно за тобой наблюдаю. Если ищешь человека, скажи. Может быть, я сумею тебе помочь.

– Я ищу молодого хозяина замка Каванье, – уставшим голосом ответил старик. – Он уехал из дому уже много дней назад, и с тех пор о нем нет никаких вестей. А ведь путь его лежал к Парижу, где король устраивал турнир. Не слышал ли кто-нибудь из вас об этом человеке? Он молод, совсем еще молод и зовут его Робер.

– Робер? – переспросил Бильжо. – Замок Каванье? Вот тебе раз! Будь я проклят, если это не наш Робер, который живет в королевском замке и служит его величеству Филиппу Второму! Но кто ты сам, всадник, и что тебе надо от Робера? Уж не привез ли ты ему какую-нибудь новость из дому? Так говори, и я передам ему.

– Слава богу, он жив! – перекрестился старик. – Насилу я нашел его. Только дурную новость я ему привез. Умер его отец. Как бы мне повидать молодого господина, чтобы сообщить ему эту печальную весть? Ведь во дворец меня не пустят.

– Вот так-так! – обескураженно протянул Бильжо. – И в самом деле дурное известие. А Робер-то, поди, играет себе сейчас с детьми…

– Ему надо отправиться со мной. Тело его отца едва остыло. Священник сказал, что хоронить следует немедленно, покуда от него не стал исходить дурной дух.

– Это он верно сказал.

– Вот я и отправился искать молодого хозяина. А сам я эконом в замке, и, кроме меня, там никого нет, одни совы и летучие мыши.

– Жди меня здесь, я скоро вернусь, – сказал Бильжо и, наказав своим спутникам охранять старика, помчался во дворец.

А еще через некоторое время Робер и его эконом рысью удалялись от Парижа по старой Орлеанской дороге, выстроенной еще римлянами.

Филипп не находил себе места от радости: в начале 1187 года Изабелла сообщила ему долгожданную весть: она наконец забеременела. Он бросился к ней, пал на колени, попросил показать живот. Потом стал целовать супругу и клясться ей в вечной любви. Она смотрела на него, улыбаясь, и журила за то, что он беспричинно торопил ее, в то время как надо было всего-навсего набраться терпения. Филипп корил себя за несдержанность, просил простить прошлые его ошибки и уверял супругу, что она прекраснее всех королев на свете.