Хуан Франсиско Феррандис - Барселона. Проклятая земля

– Но почему, Дрого? Перед смертью я хочу знать.

– Это только часть плана, которому ваше хитроумие уже не сможет воспрепятствовать, – снисходительно ответил он. – Вы умрете, так и не узнав ответа. Я много лет дожидался этой минуты, епископ.

– Что ты сделал с Ротель? – Фродоин до последнего момента пытался разобраться в происходящем.

Дрого не терпелось покончить со своим врагом, но он не мог устоять перед таким безнадежным вопрошанием.

– Ротель переменила ход истории в нашу пользу.

Дрого высоко поднял топор. В этот миг земля снова задрожала, и убийца замер, беспокойно озираясь по сторонам. Фродоин использовал его заминку, чтобы отступить на несколько шагов. Новая опасность подступала со стороны ближайшей рощи. Оставшиеся в строю христиане бросились врассыпную. На них во весь опор скакали сотни всадников. Фродоин обернулся к холму и увидел, как убегает Бернат, не пожелавший дожидаться конца. Он успел уже избавиться от сарацинского лука и стрел.

Дрого понял, что их вот-вот растопчут, позабыл про Фродоина и побежал следом за маркграфом.

Фродоин выпрямился, его охватил смертельный испуг: всадники летели прямо на него. Снег трясся под ногами священника, и он даже не попытался укрыться. Слишком поздно. Но сарацины за его спиной почему-то не ликовали. Епископ внимательно вгляделся в скачущих и вытаращил глаза, не в силах поверить в происходящее: на головах у воинов не было тюрбанов, а в руках – кривых сабель.

Изембард скакал во главе воинства в три сотни конников, никак не меньше; все были в бруниях, металлических наручах и поножах. За Изембардом следовали старшие дети Эрмезенды. Всадники успели заметить епископа и пронеслись с двух сторон, едва его не опрокинув. Земля под Фродоином ходила ходуном, ему хотелось плакать. Рыцарь из Тенеса высоко воздел меч Гисанда из Барселоны, и в тот же миг конница перестроилась, образовав дугу, схожую с боевым порядком сарацинской кавалерии, теперь уже рассеянной по всему полю. Христиане со страшным шумом врезались в боевые порядки врага.

Всадники Мусы, перемешанные с пехотой, лишились свободы маневра, и теперь длинные копья христиан оказались действенным оружием. Фродоин узнал Гифре и Миро, умело сражавшихся бок о бок с Изембардом. Беллониды вовсе не выглядели новичками – они были подготовлены к славным подвигам. И все-таки эту бойню следовало остановить.

Фродоин подобрал чей-то меч и побежал, огибая дерущихся, к штандартам Бану Каси. Кто-то бежал за ним следом. Епископ резко обернулся, но своего преследователя он узнал не сразу. Это был Ориоль, покрытый грязью и сарацинской кровью.

– За мной!

– Мой господин, Николас погиб.

– Да примет Господь его душу. – Епископ действительно скорбел о смерти верного гвардейца. – Он был отважным воином… Но нельзя, чтобы погибли и другие. Человек, желавший этой битвы, бежал с поля. Все жизни, которые были потеряны, были потеряны напрасно.

К ним присоединились Дуравит и Итало; сквозь хаос битвы они добрались до сарацинского штандарта, под которым вали и его свита сражались с Изембардом и сыновьями графини. Епископ с ужасом увидел, что Муса ранил Гифре. Беллонид упал на снег, вали уже занес меч для колющего удара в грудь.

Ориоль стремительно расчистил дорогу, и Фродоин успел вклиниться между ними, крича и размахивая руками. Изембард заметил знакомую фигуру. Рыцарь понимал, что вали в ослеплении кровавой схватки не узнает епископа; он тоже бросился вперед и отразил смертельный удар.

– Довольно, Муса, довольно! – Голос Фродоина раскатился громом.

Изембард подкрепил призыв священника, зажав рукоятью меча саблю Исмаила ибн-Мусы.

– Я командир христианской конницы. Вали , мы должны это остановить.

Муса заморгал, словно приходя в себя после кошмарного сна, и оглядел поле боя. Мусульмане и христиане, сравнявшись силами, уничтожали друг друга. Тела воинов и лошадей лежали грудами, как в самой страшной преисподней.

– Давайте заключим перемирие, мой господин, – поддержал Изембарда епископ.

Затрубили рога, и воины опустили оружие, хотя и глядели на врагов все так же свирепо. Изембард тяжело дышал, епископ был грязен и изранен.

Собрать отряд по призыву графини оказалось совсем не просто, дни проходили в страшном напряжении, но им удалось явиться вовремя. Для молодых рыцарей-Беллонидов такой исход битвы означал победу, о которой будет доложено королю Франции… если только Бернат не присвоит все лавры себе.

К их группе приблизился воин из Уржеля. Рыцарь хромал и истекал кровью. Он хмуро и недоверчиво взглянул на вождя сарацин, но Фродоин сделал ему знак говорить.

– Епископ, в битве пал Саломо, граф Уржеля и Серданьи. Его сердце только что пронзила вражеская стрела!

У Фродоина по спине пробежали мурашки.

– Лучники давно перестали стрелять…

Рыцарь только горестно пожал плечами. Фродоин, охваченный недобрым предчувствием, перевел взгляд на холм, на котором скрылись Бернат из Готии и его приближенные. Он помнил, что маркграф держал в руках лук и сарацинские стрелы. После жестокой и бесполезной битвы Уржель и Серданья остались без графа. Епископ с ужасом подумал, не является ли эта смерть частью плана, о котором Дрого упоминал, готовясь нанести свой последний удар.

Бернату очень скоро сообщили, что битва не окончилась поражением. Мавританская армия не пойдет на Барселону, и честь маркграфа не пострадает, и все-таки после случившегося оставаться в Марке было небезопасно. Не проявив никакой заботы об истерзанном войске, Бернат приказал ехать в Нарбонну. И не останавливаться в городах по дороге. Он первым явится ко двору и расскажет, что произошло на границе. И там поверят, что маркграф Готии защитил Марку и достоин управлять графствами Уржель и Серданья. В то же самое время дети графини Эрмезенды вместе с Изембардом повезли в маленький город Уржель тело графа Саломо, друга Беллонидов, чтобы похоронить его с почестями. И немногочисленные жители города возрадовались появлению потомков Сунифреда Уржельского, смешивая радость со слезами по павшему в битве старому графу.

Длинная вереница грязных, изнуренных мужчин направилась в Барселону. По дороге оставались тяжелораненые, которых никто не мог нести, и умирающие. Сил у людей не было. Не было и триумфального входа в Барселону – ни оваций, ни цветочных ковров. Барселонцы стояли перед Старыми воротами с тяжестью на сердце, надеясь увидеть своих среди разрозненных групп оглушенных и измученных людей.

Были крики, сумятица и объятия со слезами. А многие рыдали, узнав, что дожидались напрасно. У Старых ворот появлялись сироты и семьи, обреченные на нищету. И люди, славословившие Берната под окном дворца, теперь проклинали его сквозь зубы.