Хуан Франсиско Феррандис - Барселона. Проклятая земля

Элизия опустила голову, и на лице ее была написана благодарность. Она пошла дальше, бок о бок с Ориолем.

– Муж мой, нам пора! – позвала Берта из глубины комнаты.

Изембард обернулся к ней с улыбкой, скрывая все, что чувствовал минуту назад. Облик Берты привел его в восторг. Две рабыни помогли ей подготовиться к празднику, и молодая мать была неотразима в своей алой накидке и белом чепце с серебристыми кружевами. Берта перешагнула порог девической наивности, но супруга своего она простила и была готова вместе с ним возвеличивать династию Тенеса и Орлеана. К его положению капитана славной scara добавлялось ее знание двора и благородных домов – необходимое качество, чтобы бороться за место в этой опасной чаще.

– Моя госпожа! – бодро воскликнул Изембард.

Рыцарь потуже затянул пояс, и супруги рука об руку спустились на улицу. На переполненной площади к ним пробрался Айрадо и другие хранители границы. Молодой воин щеголял повязкой на раненой голове. Взаимоотношения с сарацинами сделались более напряженными, когда к власти пришел граф, намеренный заселить ничейную землю. Айрадо получил свою рану в жестокой стычке. И противостоянию христиан с сарацинами уготована еще долгая история.

Когда Гифре Уржельский появился под аркой графского дворца, площадь огласилась восторженными криками. Граф облачился в парадную черную тунику с пластинами чеканного металла и перепоясался мечом. Следом за Гифре вышла и его супруга, Гинидильда из Ампурьяса, и накидка из бирюзового шелка не скрывала ее беременности.

Спустя два месяца после назначения в Труа сын Сунифреда и внук Белло из Каркассона будет коронован графом Барселонским, а его наследники получат право занимать эту должность без предварительного королевского одобрения. Многие горожане плакали от счастья, но были и такие, кто продолжал недоверчиво хмуриться: ведь в Испанской марке нет ничего постоянного.

Вслед за графской четой появились братья и сестры Гифре и их мать Эрмезенда, гордая за сына, но все же немного печальная. Гифре поискал взглядом Изембарда, и тот подошел ближе.

– Вот все и свершилось, граф, но знайте, что это лишь только начало.

– Да благословит Господь такое начало, которым я обязан тебе, Изембард, – тебе и другим…

Мужчины улыбнулись, покосившись в сторону портика нового собора, на элегантную арку из черного и белого мрамора. Храм получился таким же необыкновенным, как и его создатель.

Базилика Святого Креста и Святой Эулалии трепетала от важности исторического момента, как будто ее выстроили именно для этой коронации, однако камни ее принадлежали гораздо более древней истории. Собор воздвигли в те десятилетия, когда сама Барселона могла оказаться преданной разрушению и забвению, подобно другим городам Марки. Строительство прерывалось на долгие годы, потом наступали периоды лихорадочной активности, однако теперь работа завершена и весь город гордился содеянным. В основании базилики дремал величественный Барсино, но звон колоколов возвещал, что и Барселона, пускай не такая богатая и многолюдная, по-прежнему стоит на своем месте и движется к своему первому тысячелетию.

Собор, подготовленный к важной церемонии, был переполнен прихожанами. Помимо необыкновенных фресок и резных капителей в этот день особого внимания заслуживали ряды арок, специально украшенные золотистыми и красными полотнищами.

Когда двери распахнулись навстречу графу, солнечный свет озарил центральный неф до самого пресвитерия; в его лучах заблистали жемчуга на шелковой ризе епископа Фродоина, которая своим великолепием не уступала одеяниям самого папы. В митре на голове и с посохом в руке священник ожидал графа, стоя на той самой древней плите, свидетельнице его отчаяния и бессонниц, – эту плиту Фродоин повелел не сдвигать с места. Песнопение хора эхом отозвалось под сводами, собор окутался клубами ладана.

Горожане заняли места в соответствии со знатностью рода и положением в обществе. Патриции стояли возле пресвитерия, за ними расположились свободные граждане, а еще дальше – сервы. Сотни взглядов благодарили епископа за упорство, подарившее Барселоне собор, который простоит долгие столетия. Фродоин искал в толпе знакомые лица. Среди первых людей города находилась надменная аристократка Года, как всегда одетая в черное, а рядом с ней – ее дочь Арженсия и Эрмемир. Возле пресвитерия нашлось место и для капитана Изембарда с супругой, и для Рыцарей Марки – представителей рассеянного по графству дворянства. Чуть позади, рядом с одной из колонн, священник увидел Элизию с Ориолем. Он собирался обвенчать их в самое ближайшее время и был несказанно рад предстоящей свадьбе. Фродоин узнал еще нескольких из своих самых первых колонов, и сердце его наполнилось признательностью. Вместе со своими fideles он возрастал как человек и как епископ последнего города на краю империи.

Граф с графиней принесли цветы и свечи в confessio Святой Эулалии, а потом заняли место на возвышении рядом с каменным алтарем. И тогда начали служить мессу – с той торжественностью, какой всегда добивался Сервусдеи. Богослужение длилось несколько часов – такого в Барселоне никогда не бывало. И вот настал самый главный момент: хор возвысил голоса, епископ поднял железную корону графства, предъявил ее барселонцам и медленно возложил на чело Гифре. Храм сотрясался от криков и рукоплесканий, а по щеке прелата покатилась счастливая слеза. Вот он, Фродоин, епископ Барселонский, и этой коронацией он наконец исполнил непреложную волю Господа.

Спустя несколько дней епископ устроил в своем дворце ужин, на который пригласил только самых близких людей; в числе их была и Года. Когда дама уже попрощалась и вышла из-за стола, Жорди незаметно провел ее в богатую опочивальню прелата. Сам Фродоин не замедлил явиться, как между ними втайне и было условлено. И тогда мужчина и женщина слились в нежных объятиях, наполняя друг друга счастьем и более не помышляя обо всех пережитых ими треволнениях.

Года возлежала на епископской постели, и отблески пламени играли на ее обнаженной коже. Пальцы Фродоина ласкали тело возлюбленной, на которое время наложило свой несмываемый отпечаток. Несмотря ни на что, они остались вместе, с глубокими шрамами в душе, но соединенные чувством, которое было сильнее их самих.

– О чем ты задумалась? – спросил Фродоин, приметив улыбку, неожиданно промелькнувшую на губах Годы.

– Твое имя вписано в историю этой земли, Фродоин. Да ты ведь и сам это знаешь? А вот мое имя будет стерто временем.

Сердце епископа омыла волна любви, он нежно припал к губам женщины.

– Человек есть прах и вернется во прах, Года из Барселоны, но душа пребудет вовеки. Твоя душа останется здесь, пока город стоит на своем месте.