Максим Дуленцов - Диамат [Роман]

— Китайцы на путях сидят, хотят чегой-то, — сообщил машинист Лукину, перекрикивая стук колес и пыхтение пара.

Владимир Павлович залез на тендер. Точно, сидят, а другие со склона бегут. Провокация? Повернулся к бойцу за пулеметом на крыше вагона:

— Стреляй!

— Куда? — недоуменно спросил боец.

— В тех, на рельсах, стреляй.

Пулемет заводил тупым рыльцем и выплюнул горсть свинца в латунной оболочке. Гильзы прозвякали по обшитой листовым железом крыше теплушки и скатились на насыпь. Китайцев на рельсах разметало по насыпи. Остальные в ужасе остановились, паровоз тем временем прогрохотал мимо, до Кизела было уже недалеко.

На пригорке, греясь на щедром, но коротком июльском солнце Урала, сидел Джен Фу Чень и пускал дым из маленькой трубки, что привез с собой из Китая, с родины. Судьба закинула его в далекий край для помощи своим собратьям, томившимся на каторжных работах в угольных шахтах мрачной России. Когда у русского царя закончились солдаты, он взял всех, кто остался, на войну с врагом, которого Джен Фу Чень не знал, да и знать его было незачем, если он не враг Китая. А чтобы заменить людей на тяжелых работах, русский царь выкупил у китайского императора его подданных, коих было много числом и прокормить их у Китая не было возможности. Поэтому, несмотря на практически официальное рабство, китайцы из бедных провинций соглашались по воле великого императора ехать в далекий край. Там они добывали уголь, необходимый для паровозов и кораблей, для войны русского царя. Их кормили, поили, они имели выходные. За всем этим и за тем, чтобы не обижали рабов новые хозяева, был послан следить Джен Фу Чень. Рабы были отданы во временное пользование, и их следовало содержать в хорошем состоянии.

Но вот пришло в Россию дурное время. Враг остался, но раскололась страна, пошел русский на русского. И все бы ничего, по мнению Джен Фу Ченя, пусть хоть все русские друг друга вырежут — освободится пространство для жизни его народа, — но вот его подопечным, почти трем тысячам соплеменников, стало худо жить, так как не было больше кормежки, не было ставшей уже привычной водки. Пришли к нему соплеменники: «Не можем мы больше так жить». Покурил Джен Фу Чень свою трубку и распорядился: не работать. Пошел к новому начальнику шахт — секретарю, комиссару. Калаш — так звали его китайцы. Но Калаш только погрозил револьвером, а потом налил водки и сказал: «Все это царь и его генералы. Он приказал не кормить вас. А скоро вас убьют царские солдаты, потому что кормить вас уже не могут». Тогда решил Джен Фу Чень поднять бунт, выйти на рельсы, ибо других дорог в этой стране было немного, и просить вернуть то, что полагалось по уговору: еду, водку и женщин для развлечений. Но поезда нынче ходили редко, и народ китайский ждал случая. А тут шел паровоз с парой вагонов. Побежали желтолицые китайцы трясти пустыми мисками и стучать по ним ложками да сидеть на рельсах. Только поезд не остановился. Расстрелял сидящих на рельсах и умчался прочь. Пришли тогда подданные Поднебесной к Джен Фу Ченю, указали на трупы своих товарищей у железнодорожной насыпи:

— Что делать нам, сяньшень? Они убивают нас.

Пыхнул трубкой Джен Фу Чень, поднял глаза и произнес:

— Кто-то из нас быстро закончил свой путь к совершенству и переродился в высшее существо. Им повезло. Нам надо пойти по их пути. Зачем тлеть во тьме чужого мира? Умерев, мы возродимся на родине предков на ступень выше, чем сейчас. А пока защитим себя сами. Нам нужно оружие, и нам нужно определить врага в этой стране.

Так сказал Джен Фу Чень, и люди послушались его. Похоронив убитых, они собрались и пошли за оружием.

Паровоз с парой вагонов подкатил к станции Кизел к вечеру. На станции стояли люди, двое. Когда Парамонов вышел, один радостно обнял его, похлопав по плечу, другой долго тряс руку. Точно так же он тряс руку комиссару Лукину:

— Наслышан, Владимир Павлович, наслышан, милости просим. Вашего батьку знал, прекрасный большевик. Я — секретарь Калашников, Толя.

— Тезка твой, Парамонов, — обернувшись к своему товарищу, с улыбкой произнес Лукин.

— А я из Перми прислан губернским комитетом, не местный, но если что надо — все сделаю, — услужливо говорил секретарь Калашников.

Лукин отмахнулся, внимание переключил на человека, весело болтавшего с Парамоновым. Тот местный, он и нужен. Секретарь Калашников помялся еще рядом, понял, что не пригодится, и, попрощавшись, истаял в чреве кривого рабочего городишки.

— Короче, знаю я, где можно схоронить, — говорил тем временем друг Парамонова им обоим, — но чтобы скрытно было, надо ночи ждать. Там покажу. Тут недалеко есть старый, выработанный штрек, который соединяется с пещерой. Когда гнали его — в провал попали. Пещера большая, там никто не ходит, местные боятся: мол, живет там мертвяк. Будто еще при Екатерине царице самые первые копи тут рыл. Приказчику он не понравился, да и бросили его в угольную копь, горящую под землей. Знаете, горит как! Страшно. И сейчас он бродит по подземным норам, черный, как смоль, обгорелый, как головешка, и заманивает туда людей, где они и теряются. Вроде как приказчика того ищет, сжить со свету хочет. Народ у нас суеверный, куда не надо не суются, а китайцы здесь, в Кизеле, не работают, их на дальние шахты загнали. Так что, товарищи, пойдемте на станцию к смотрителю, я там уже и чайник поставил, и водки припас четверть. До ночи еще далеко.

И они пошли, не забыв выставить охранение вокруг вагона.

Маневровая «эрка» с Василием Андреевичем и прапорщиком Иванцовым, которого звали Михаил, брала подъем за подъемом, преследуя маленький состав с большой ценности грузом. Уголь в тендере почти закончился, машинист указал на поленницу дров, почерневших от угольной пыли.

— Это вот запас, если что. А чо вот оно? Куды ваша сцепка запропастилась? Уж с Горнозаводского на Кизел свернули… Сожжем дрова — трындец, пешком пойдем, ежели встречный не задавит. Это же не на телеге трястись, тут система — дорога железная! — Машинист выставил указательный палец и гордо посмотрел на грязных, в угольной пыли господ офицеров. Или товарищей? К такому обхождению он еще не привык. Господа устало кивнули: мол, езжай, пока подкидываем. Машинист ехал. Ему и самому было интересно, а то с завода на станцию и обратно — вот и весь маршрут. А тут аж двести верст, да по редко хоженому пути. Интереснаа-а…

— Вона ваш поезд, на станцию тащится. Кизеловский разъезд, станция. Куды, к нему прям? Ох, на станции хайло и разинет…

— Нет, отец, ты тут тормози, — вглядываясь вдаль, сказал Василий Андреевич.

— Хде я тебе тута встану, говорил же — не подвода, не проселок, железная дорога! Надо в тупик уходить.