Андрей Шайкин - Крестьянские мемуары

Вот как он готовился, а Сталин глядел на подпись договора о ненападении и успокоился. У него Берия работал, враг народа. Он всех пересажал: высшее начальство и ученых, конструкторов.

Старик-немец рассказал, что партия нацистская зарождалась в секретной обстановке. В Германию приехали три американских миллионера, к ним подключились тоже три миллионера (немецких?), потом к ним примкнули английские и французские миллионеры. Американские миллионеры говорят: "Найдите нам такого человека, который бы разбил Россию и коммунизм за месяц или за два, а мы деньгами его обеспечим, сколько понадобится. Только вооружайтесь". Немцы американцам сказали: "Есть у нас такой человек – Гитлер". Вот он и готовился к войне на их деньги. Вот кто войну затеял и побил несколько миллионов. Если немецкий старик соврал, то и я вру. Но это наверное правильно: Гитлер подготовился очень сильно.

3 мая у меня разболелось сердце. Я не знал, куда деваться от тоски, глядеть ни на кого не хочу. Даже попросил ротного назначить меня в караул. Товарищ спрашивает:

- Ты почему такой невеселый? Все радуются, а ты печальный.

- Тоска на меня напала ужасная.

- Наверно, тебя убьют.

Каждый день убивали (хотя война и закончилась).

И вот пришло время возвращаться из Берлина на родину. Командир полка дал распоряжение: "1900-й год и старше поедут на лошадях. Найдите парные брички, чтобы в запасе было колесо, чтобы имелись отбой [для отбивания, заострения кос], коса, молоток, щипцы и брезент. На бричку даю по две лошади. Поход будет дальний – 1200 километров".

Мы выехали 10 августа 1945 года. Мне и еще двоим товарищам на трех бричках пришлось везти артиллеристов. Проехали немецкую землю, оказались в Польше. Тут у нас бендеровцы одну роту отравили. Солдаты попили из колодца и отравились. Некоторых отходили, лечили сывороткой, а многие поумирали. Командование отдало приказ у всех колодцев поставить часовых. На один полк не из нашей, соседней дивизии ночью напали бендеровцы. В бой вступила вся бригада – три полка, и банду бендеровцев разбили.

Нашу часть разместили на краю леса около Слуцка, у границы. Построили казармы, вырыли землянки. Пока мы этим занимались, нам приказали сдать лошадей в колхоз. И вот на выгоне я жду председателя, чтобы сдать ему лошадей и брички. Лошади ходили по лугу, а я пошел посмотреть местность. Смотрю, стоят столбы горелые вдоль водотока, пониже – землянка. Замечаю, что тут, видно, село стояло. Из землянки выходит дедушка, отвечает мне:

- Да, было небольшое сёлышко, 35 домов.

- Кто же его сжёг?

- Немцы проклятые.

- По какой причине?

- Сказали, что мы связаны с партизанами. Загнали всех людей в один коровник, облили горючим и сожгли. Все сожгли – и малых и старых.

- А ты как же остался жив?

- Я в это время в лес ходил срезать черенки для грабель.

- И как же ты теперь живёшь?

- Как живу… Вот выйду из землянки, погляжу на село, наплачусь и опять в землянку. У меня сгорели жена, сноха, к нее двое детей и девчонка от сына была, мать ее умерла, – все сгорели. Похолодает – уеду к дочери, она в 25 километрах живет. А сына убили на войне.

Даже слушать невозможно, как немец издевался над народом.

В кадровой службе оставили молодых, старых демобилизовали. Обмундирование дали всем новое и гостинцы домой: 10 килограммов сахару, 10 килограммов муки высшего сорта, 10 метров материала (ткани) и сухой паек на дорогу: консервы, сухари, хлеб. Подогнали вагоны, хорошо оборудованные нарами, обрядили поезд сосновым ветками, разноцветными лентами, был митинг, выступил командир дивизии. Играл оркестр, под музыку мы поехали домой. Поезд шел от Бреста до Владивостока.

Проезжали мы Воронежскую область, на станции организовали обед в столовой. А к поезду идут и идут люди – голодные, чуть живые, старики, старухи, ребятишки. Волосы поднимаются от ужаса, очень жалко их. Все просят хлеба, что-нибудь поесть: "Дорогие наши солдаты…" Ребятишки называют нас "дяденьками-солдатами". Никогда я не видел такого ужаса. Все стали им раздавать, что у кого есть. У меня было килограммов 8 сухарей, три буханки хлеба, консервы – всё отдал, ничего не жалко. Нас-то кормили в столовых на станциях. Нас покормят, а дети в столовой куски собирают. Супу побольше нальешь, каши наложишь, всё им раздашь. Дети и встречали нас у столовой. Все это я видел на Украине, где был голод от неурожая, засухи.

Приехали Лиски, слезли с поезда донцы, кубанцы, кавказцы. С Лисков на Пензу. 10 сентября 1945 года я сошел на станции Колышлей, тут встретил еще одного красноармейца. Он оказался артиллеристом, призывался из совхоза "Пятилетка". Он пошел к родным, которые жили в Колышлее, а я остался на станции ждать какую-нибудь подводу до Малой Сердобы. Положил свои мешки. Подходят 5 молодых ребят, земляков. Им ехать в Пензу на комиссию. Они меня сразу узнали, а я узнал только одного, Николая Ивановича Стрельникова. Поздоровались, он говорит: "Хорошо, что вы остались живеньки. Семья тебя очень ждет. Одно плохо, дядя Андрей: твоя жена Ганя умерла". Я чуть устоял на ногах. Потом спросил: "Когда это случилось?" Он ответил: "1 мая, а 3 мая были похороны". Тут я и вспомнил, какая тоска на меня напала 3 мая в Берлине. Вот чудеса: 3 тысячи километров до Берлина, а у меня сердце чуяло. В то время, когда стояли в Восточной Пруссии, мои письма до Малой Сердобы доходили, а ко мне – нет. Поэтому я ничего не знал про Ганю.

Я приказал одному старику со старухой посмотреть за моими вещами, а сам пошел по Колышлею искать попутную машину или подводу. У почты стояла лошадь, на фуре сложены посылки, а из почты выходит мой сосед. Иван Иванович Манышев.

- Здорово, Андрей Васильевич! Живенький пришел?»

- Как видишь. Ваня, я уеду с тобой?

- Обязательно.

Я помог ему посылки перетаскать, поехали к станции, положили на фуру мои мешки и отправились в путь. Все переговорили, пока ехали до Марьевки. Тут мне встретился Николай Митров (?), он тут был председателем колхоза. Увидал меня, кинулся целовать: "Поехали ко мне в гости. Я очень рад, что ты остался живой". Вместе с Иваном Манышевым поехали к нему на квартиру. Нас встретила Нюра, жена Николая, начала яичницу жарить, поставила пол-литра водки. Начали выпивать и закусывать в честь моего приезда. Погостили, поблагодарили их, Николай пошел в мастерскую, а мы поехали в Сердобу.

Подъехали к Сердобе, встали на бугре, гляжу я на село и не узнаю. Постройки, как в зимовье. Я бывал в больших городах, везде постройки хорошие, а тут плохие. Поглядел на свое позьмо: до войны было 200 яблонь, а сейчас чистое поле, все погибли в 1941 году, померзли. Иван довез сначала меня до моего дома, потом поехал на почту разгружаться. И вот вижу родительский дом, где я не был 4 года. Первой меня встретила младшая дочь Клавдя, она училась в 8-м классе. Обратались (обнялись), прибежали с работы еще две дочери – Паша и Маруся, плакали, очень было грустно. Они намучались одни без матери. Потом я их стал утешать: «Хватит плакать, этим горю не поможешь, мать не воскресишь, только себя убьём. Давайте крепиться. Буду я вам теперь и за отца, и за мать, никогда вас не оставлю, буду всем помогать». Так оно и было, до самой моей глубокой старости.