Николай Пахомов - Первый генералиссимус России [Proza.ry]

— Как так? — вылупил по-рачьи глаза полковник.

Он хоть и предполагал что-то подобное, но еще теплил надежду, что некоторые опальные будут царями прощены и возвращены в столицу. И вот на тебе! Как снег на голову среди лета.

За ним недоуменно, недовольно задвигались, зашушукались все громче и громче стрельцы. Вытянули шеи и сопровождавшие. Лишь архипастырь, как и положено обладателю такого сана, остался невозмутим.

— Да вот так! — строго заметил Шеин, от которого не укрылось недовольство опальных. — От государей указ поступил: всем московским стрельцам оставаться в Курске на остатный срок службы.

— Это как же? А семьи? — раздались выкрики из дальних рядов.

— По этому указу вам предписывается строить избы в Курске, — не стал выискивать крикунов Шеин. — А семьи ваши со всем скарбом уже отправлены из Москвы специальным поездом. Скоро тут будут. — И, обернувшись к сопровождавшему дьяку, приказал: — Зачти указ.

Тот, словно этого и ждал. Быстренько запустил белую холеную ручку к себе в складки черного кафтана и, как ворон из-под крыла, выхватил свернутый в рулон большой лист бумаги с восковой печатью на шнуре. Шустро заработав перстами, развернул — и скороговоркой, скороговоркой, при которой даже слов не понять, одно «бу-бу-бу», зачитал написанное.

Так как ропот среди московских стрельцов не утихал, а, наоборот, нарастал, то Алексей Семенович счел нужным добавить:

— Тех же, кто будет недоволен царским повелением, приказано брать в железа и учинять сыск как ворам и государевым ослушникам. Потому, — усмехнулся язвительно, — если у кого имеется желание попасть в Разрядный да Разбойный приказы, милости прошу.

Желающих быть в железах и попасть под сыск не нашлось.

— Будем считать, что все всё поняли, — с долей высокомерия, выпятив нижнюю губу, заметил воевода. — А потому завтра же подать полковнику Константину Арпову челобитные с просьбой о строительстве изб либо подворий в Стрелецкой слободе.

— А для чего? — задал полковник вопрос, по-видимому, возникший у многих опальных стрельцов.

— Чтобы подьячие сосчитали, кому и сколько какого леса надобно, в какую копеечку это обойдется, чтобы казна могла оплатить, — пояснил нетерпеливо воевода.

В рядах опальных стрельцов вновь произошло оживление. Обсуждали услышанное.

— Только о хоромах не помышляйте, — предостерег на всякий случай Шеин особо рисковых да жадных. — На первое время и обыкновенные избы сгодятся. А там, что Бог даст…

Стрельцы вновь шумнули недовольно.

— И имейте в виду, — поднял Алексей Семенович указующий перст вверх, призывая к вниманию, тишине и порядку, — затраты казне придется возместить, если кто избу пожелает оставить за собой.

— Сразу что ли? — спросил кто-то.

— Не сразу, конечно, постепенно…

— И холостым? — поинтересовались те, кто больше о кабаке мыслил, чем о собственной избе.

— Холостым можно и в одном жилище перебиться — тогда и затрат меньше будет, — пояснил воевода, заканчивая данную часть строевого смотра, ибо впереди его ждали жильцы. — Так что, стрельцы московские, а теперь и курские, думайте…

Сказав сие, Шеин в сопровождении начальных людей направился к служивым по отечеству. И он, и все сопровождавшие его лица отчетливо понимали, что с этой категорией служивых стремительного смотра не случится. Не тот контингент.

— Может, казакам да стрельцам разрешим смотр покинуть? — заглядывая сбоку в лицо воеводе, спросил казачий голова Щеглов. — Чего им на солнцепеке самим жариться да лошадок парить?

— И верно, — поддержал его Строев.

— Ничего с ними не случится, — резко пресек Шеин ненужные разговоры. — Служивые обязаны стойко переносить все невзгоды и тяготы службы. Иначе какие же они служивые? Бабы деревенские да и только… Впрочем, и тех жарой не проймешь.

Щеглов и Строев, к вящей радости «приказных строк», откровенно недолюбливавших вечно заносчивых стрелецкого и казачьего начальников, разом прикусили язычки.

Служивых по отечеству, к удивлению воеводы, прибыло много. Правда, как уже успели шепнуть на ушко особенно шустрые приказные подьячие, были и такие, которые оказались в нетях. Причем в нетях оказались не нововведенные во владения дворяне, а потомственные дети боярские.

«Зажрались, пентюхи деревенские, страх божий потеряли, — поморщился Шеин. — Только и за мной не заржавеет. Покажу зарвавшимся вотчинникам, где храм, а где срам, где ход, а где приход».

— Всех, кто в нетях, завтра же с приставами доставить… на съезжую. Я им покажу, где раки зимуют и куда Макар телят не гонял!

— Так дворяне же, дети боярские… — заикнулся кто-то из подьячих.

— В первую очередь они слуги, холопы государевы, — отрезал воевода. — А потом все остальное… Я не потерплю их самовольства. Государям отпишу — лишатся не только спеси, но и вотчин.

Если из оконца воеводских палат пестрота этой рати поражала, то вблизи — ошеломляла. Обутые в лапти, одетые в старые, не раз латанные и перелатанные посконные рубахи и порты, поверх которых топорщились армяки, перехваченные у пояса лыком вместо кушаков, вооруженные дубьем простоватые, запуганные городским многолюдьем и обилием начальственных людей деревенские орясины, туповато пялили зенки, ничего не соображая и не понимая. Оторванные от привычной деревенской жизни волей своих господ-помещиков, деревенские парни и мужики, забитые и запуганные, не знали как себя вести в таком скоплении себе подобных двуногих существ. И только таращились, таращились, вызывая у курских ротозеев, собравшихся у съезжей, смех до икоты, язвительные шутки и прибаутки. Восседали же они на мосластых одрах, не готовых ни то что скакать, но и шагом идти.

— Смотри, Ваньша, у того вон лыцаря вместо копья коса к палке привязана.

— Видать, на покос собрался, да на разбор попался, — смеется Ваньша, щерясь выбитыми в кабацкой драке зубами.

— Так пора сенокоса прошла.

— Кому прошла, а кого нашла.

— Этот то что, — скалился другой посадский, видно, сосед Ваньши. — Вон на того, что лаптями чуть землю с коняги не достает, посмотрите. Вишь, вишь, как поджимает… Словно гусь лапы на морозе.

— А если он их свесит, то в землю упрется, а коняга из-под него и выскочит. Ищи-свищи тогда…

— Не, — ввязывается нетерпеливый Ваньша, — прямыми ногами он с коняги землю пашет, сразу две борозды.

— Ха-ха-ха! — заливаются зубоскалы.

— А у съезжей не попашешь, — вновь кажет щербатые зубы Ваньша, — земля утрамбована стрелецкими сапогами так, что лаптем не вгрызться.

— Ему бы не на коне-доходяге сидеть, а доходягу этого на своей спине нести. Проку было бы больше.

— Так скажи, чтоб поменялись.

— И скажу. Эй, вой!..