Николай Пахомов - Первый генералиссимус России [Proza.ry]

— Пора, — дружно поддакнули сопровождающие.

— С Божьей помощью! — осенил сие действо курский архипастырь.

— Шапки долой! — разнеслась зычная команда, как только Алесей Семенович в сопровождении старших начальных людей появился на крыльце воеводских палат.

Шапки с голов как ветром сдуло. И не только у служивых, но и у зевак, набежавших к съезжей поглазеть на потеху. Ведь не часто такое видеть доводится.

«Чего, чего, а шапки ломить мы научились, — скривил в кислой улыбке губы Шеин. — Вот так бы дружно нам научиться воинскому строю, как в иноземных полках. А то — кто в лес, кто по дрова…»

Бывая в Москве, Шеин не раз видел подразделения иноземных солдат, появившихся в русском воинстве с легкой руки царя Алексея Михайловича. А позже прижившихся и при Федоре Алексеевиче. Некоторая часть их располагалась в Москве и несла караульную службу в Кремле под началом Гордона и Цыклера. Но многие отряды находились на порубежье, в том числе в Большом Белгородском полку.

Неравнодушный не только к собственным обязанностям, но и к делам других, касаемых воинской службы, Алексей Семенович знал, что ныне в Белгороде находятся копейщики Сакса в количестве 946 человек, рейтары Гопта в количестве 904 человека, эскадрон драгун Марлета численностью в 543 человека. А еще были отряды Вормзера, Фонвисина, Ульфа, Лесли и иных иностранных полковников, искателей приключений и удачи на царской службе.

Иноземные солдаты были не только одинаково одеты, но и воинский строй соблюдали ладнее, и под барабанный бой маршировать могли, и перестроения делали куда быстрее и четче. И не только пешцы — пехота, но и конники — рейтары и драгуны, до которых жильцам — конным детям боярским, дворянам с их разноперым воинством — расти и расти.

Подойдя ближе к построившимся в ряд по десять и глубиной до десяти, а то и пятнадцати воям, Алесей Семенович позволил всем вновь надеть шапки, чтобы быть в полном воинском снаряжении.

— Ну, и с кого начнем? — обернулся он к сопровождавшим.

— А с казаков, — тут же отозвался молодцеватый Федор Щеглов. — Они хоть и комонны, но не столь многочисленны, как иные.

— Я бы так не сказал, — заметил сухо Шеин. — По прежней переписи их числилось раза в три меньше. Теперь рост. В том числе и обельных. Если так дело и дальше пойдет, то в граде будут одни казаки.

— Так то из-за черкас украинских, — торопко пояснил Щеглов. — Ранее они по отдельному списку служивых шли. Потом в казаки поверстались. Отсюда и рост.

— Что ж, с казаков так с казаков, — не стал возражать далее Шеин. — Веди.

Подошли.

— Сотники, ко мне! — приказал Щеглов зычно.

Из казацких рядов легкой рысью на справных кобылках вымахнули сотники.

— Доложите воеводе о наличии казачков.

Сотники, спешившись, поочередно доложили воеводе и всем сопровождавшим его людям о численности прибывших на смотр служилых.

Судя по их докладу, в нетях не было никого, только пяток полковых казаков находились при Большом Белгородском полку да пяток же сказались хворыми.

— Проверь хворых. Не пьяны ли? — распорядился Алексей Семенович. — И доложи. Если из-за пьянства черти чубатые не явились на смотр — плетей на съезжей всыпать. Им — чтоб было неповадно в другой раз, а остальным — в науку.

— Исполню, как сказано, — заверил казачий голова.

Казаки выстроились так, что можно было свободно пройти между рядами и со всех сторон рассмотреть не только самих казаков, но и их вооружение, и, конечно же, лошадей. Ибо казак без лошади, что дом без крыши, что птица без крыльев.

Воевода не поленился и лично обошел все казачьи десятки и сотни. Сопровождавшие — за ним. Куда же деться. Правда, некоторые приказные да архипастырь, не перенося едкого конского пота, а то и бурного, вплоть до утробного урчания, пуска «ветров», морщились.

Хоть казачки и были пестро одеты, но все при исправных мушкетах и саблях, при фузеях и пиках. Лошадки выгуляны и выхолены, сытно пофыркивают, весело косят лиловыми влажными глазами, прядут ушами. Седла на них крепенькие, под казачками поскрипывают доброй кожей.

— Молодцы, казачки! — остался доволен осмотром Алексей Семенович.

— Рады стараться! — заверил Шеглов, просияв плутоватым взором. — Рады стараться!

— Только про сказавшихся хворыми не забудь, — остудил пыл Шеин. — За каждого спрошу.

— Не изволь беспокоиться, Алексей Семенович, — посерьезнел, подобрался казачий голова. — Не забуду. Проверю.

— То-то же…

Со стрельцами приходилось повозиться. Их было куда больше, чем казаков. Правда, все были пеши, даже те, кто входил в конную сотню. Но и тут Шеин остался верен себе. Выяснив, что с десяток стрельцов якобы были хворыми, а пяток вроде бы «гостили» у кумовьев в Рыльске да Путивле, он приказал стрелецкому голове Афанасию Федотовичу Строеву разобраться лично с каждым и в течение седмицы доложить.

— А с гостящих не ко времени взыскать деньгами в пользу казны.

— По сколько взыскивать?

— Ну, не по деньги же! — рассудил Шеин. — По полушке с рыла. И то на первый раз. При повторе ложных хворей и гостеваний прикажу на съезжей бить плетьми.

Ротозеи этих воеводских слов не слышали — далековато стояли. Зато стрельцы из ближних рядов, вняв, тут же зашептались: «Крутенек воевода, крутенек! Ишь, даже не за чуб, а сразу за кадык хватает…»

Что-то подобное зашептали и в десятке Фрола.

— Цыц, дьяволы! — цыкнул Фрол на своих шептунов. — Замри!

— Да ладно тебе, кум, — ощерился в ответ Никишка, больше иных высказывавший недовольство жесткостью воеводы. — Небось, не услышит…

— Цыть! — недовольно покосился на него Фрол. — Беда завсегда идет туда, где голова худа. Не кличь. Придет — не изгонишь…

Буркнув что-то, Никишка затих. Но сопел зло, натужно. Синяки на его белесом лице спали, но стали зелено-фиолетовыми, как вызревающие сливы. А местами — черными, как воронье крыло. Сочетание белесости и черноты вызывало сравнение с пегой мастью лошади. И за Никишкой в последние дни сначала среди его десятка, а затем и во всей сотне закрепилась прозвище Пегий.

— А ты, Фрол, Пегому рот не затыкай, — едва умолк Никишка, как раззявил пасть Ванька Кудря. — Вольный человек. Может что угодно говорить.

— Говорить-то он может, да кто ему поможет, когда вольность в речах не удержит голову на плечах, — зло зыркнул на извечного смутьяна Фрол и повторил строже: — Цыть! Замри!

Отповедь десятника возымела действие, и десяток притих. Тем более что воеводский картеж стал приближаться к ним.

— А-а, — поравнявшись и опознав Фрола, вымучил подобие улыбки воевода, — старый знакомец. Как, стрелец, поживаешь?

Хотелось ответить старой присказкой: «Живем, хлеб жуем!» — да не скажешь.