Николай Пахомов - Первый генералиссимус России [Proza.ry]

— Ишь каков златолюбец, — вновь перебил супругу Алексей Семенович с явным неодобрением.

— Параска сказывала, что и возле Курска, где ныне Ямская слобода, тоже не один клад в землю зарыл, — прерывая столь важным уточнением общий сказ, шепотом пояснила Авдотья.

При этом ее глаза так округлились от этой таинственности, что стали походить на два серебряных блюдца, подернутых глазурью. И в этой огромности глаз ее нос уже не казался великим для милого личика.

«Господи, а она — прелесть! — екнуло сладко и томно сердце воеводы. — Прелесть!» Однако молвилось иное, подразнивающее, подковыристое:

— Неужто, правда?

— Не знаю, — тут же откликнулась Авдотья. — Так сказывала Параска.

— Ну, если Параска… — расплылся в улыбке Шеин. — Впрочем, прости, что перебил. Сказывай дальше.

— А дальше, — заалела так, что и сумрак не смог скрыть алости щек, Авдотья, — нашел Кудеяр в этой земле себе жену-красавицу. И появился у них ребеночек. Алешенькой назвали, — придумала на ходу.

Услышав собственное имя, Шеин опустил глаза долу, чтобы не смущать супругу. А та продолжала:

— И стал тут Кудеяр царю-батюшке, Ивану Васильевичу Грозному, посланьица слать, трона требовать. Только не пожелал Иван Васильевич златым троном делиться, наслал войска видимо-невидимо. Кудеяр с разбойничками спасся, а вот супруга его несчастная вместе с младенцем в плен попала. Попытался Кудеяр их выручить, да не смог. И были они казнены по слову царскому…

Тут голос сказительницы задрожал, влажная пелена затуманила ее глазки. Чтобы поддержать и успокоить супругу, Алексей Семенович взял ее за ладошку. Ладошка была маленькой, тепленькой. Почувствовав силу мужских рук, она, словно затихшая птица, доверилась этой силе, не шелохнулась, не дрогнула.

— …Долго с той поры лютовал разбойник Кудеяр в этих краях, — успокоившись, продолжила после недолгой паузы сказ Авдотья. — Сколько ни пытались царские люди его изловить, не могли. Пока сам не ушел однажды на Соловки грехи свои замаливать. А в Курской земле много кладов после него осталось. Параска сказывала, что даже золотой баран где-то на горе Кудеяровой был закопан. Многие пытались найти клады, но никому они не даются в руки. Заговоренные. Глубоко в землю уходят.

— Спасибо, Авдотьица, боярыня моя любимая, за сказ сей, — обнял за плечики воевода супругу. — А теперь пойдем в спаленку. Опочивать пора.

Ни слова не сказала на то Авдотья Никитична, только крепко прильнула к мужниной груди.

Пока то, пока се — и минуло красно лето.

Курчане с полей собрали урожай, свезли в овины и риги. Обмолачивают понемногу. Сено на лугах давно уж сметано в копны и стога. Хоть на подворье вези, хоть так держи. Гусиные стада на берегах Кура и Тускоря поредели, зато гусиных перьев повсюду прибавилось. Гоняет их ветер по городским закоулкам вместе с былинками соломы и сена. Играет и так и сяк…

Золотом и багрянцем сыпанул сентябрь. Колокольной медью отпели праздники Успения, Рождества Богородицы и Воздвижения Креста Господня. Прошел знаменитый на все Московское государство Крестный ход, ознаменовавший открытие торгов на Коренной ярмарке.

И во всех больших и малых делах приходилось участвовать курским воеводам. Особенно молодому, Шеину Алексею Семеновичу. Старый-то, Петр Васильевич, часто ссылался на хвори и недомогания. Правда, двунадесятые праздники не пропускал, с радостью посещал курские храмы. И в Коренной пустыни не раз побывал.

Бывал там и Шеин. А как же — не безбожник, чай! Крест золотой нательный на золотой же цепочке каждый божий день носит и ночью не снимает. Да и должность обязывает. Бывал не один, а вместе с супругой своей.

Авдотья Никитична после того, как стала прислуживать ей Параска, и про хвори свои позабыла. Целыми днями, когда ведро и ветровея нет, все на улице да на улице. То в монастырь сходят, то в иные храмы курские. А то к Тускорю спустятся, чтобы из Святого колодца воды ключевой набрать. Хаживали и до Шереметевых. Даже личико загорело. Любо-дорого на нее посмотреть. А еще как-то, когда лежали в постели, жарко шепнула, что «кажись, затяжелела».

— С того разу, как сказ про Кудеяра сказывала.

От нее же узнал, что и Параска непраздна. Что греха таить, имел виды на Параску Шеин. Ох, имел. Себе-то он врать о том не станет. Молва не врала — красавицей была Параска. И наряды, подаренные боярыней, ой, как ей шли. Словно для нее и шились. Не баба — лебедушка. Но не стал Шеин грех на душу брать, не стал стрельчиху в полюбовницы склонять. Супругу ожившую пожалел. Себя перед Господом поберег. И тем доволен.

Правда, хоть и красива была Параска, хоть и ласкова была с боярыней, только какая-то сумрачная внутри. И шутит, и смеется, и песни веселые поет, а радости-то и нет. Видно, старается скрыть это, да не всегда удается.

— Что-то ты, голубушка, ныне невесела? — заметив тень на челе стрельчихи, не раз спрашивала Авдотья Никитична. — Не захворала ли? Или дома что не так?..

— Ой! Что ты, что ты, матушка-боярыня, — засмущавшись, враз вернет Параска цвета радости на личико свое, словно хмари и не бывало вовсе. — Дурость и глупость то… бабская.

Алексей Семенович понимал, откуда тучки набегают на лик Параски. Но не вмешивался. Надеялся, что все как-нибудь само собой обойдется. Да и не по чину боярину и воеводе в дела, по сути, холопов своих вникать. На то есть, в конце концов, губной староста и губная изба со своими приставами и целовальниками.

Однако за этими делами да мелкими хлопотами не забывал Шеин и о главном — о крепости. Помнил он и о строительстве жилья для московских стрельцов, к которым уже прибыли семьи.

День-деньской стучат топорами казенные плотники, починяя ветхие места в крепостных стенах, меняя подгнившие венцы и рассохшиеся, потрескавшиеся, пришедшие в полную негодность участки кровли башен. Не бездельничают и казенные кузнецы. Мало, что оружие починяют, коней перековывают, они еще и скобы металлические делают, чтобы замененные бревна стен и башен меж собой крепче соединить.

Весь хлам, обнаруженный воеводой еще в первый обход, силами пушкарей, затинщиков да воротных давно был убран и сожжен на берегу Тускоря. Нечего мешаться под ногами. На стенах теперь можно видеть и бадьи с водой, и бочки. Но стоят они там, где и положено, не мешая свободе передвижения. И водой, чтобы огонь тушить, наполнены. А не просто рассыхаются под лучами палящего солнца.

В башнях и на отводах крепостных стен, там, где должны быть затинные пищали да пушки, плетеные корзины аккуратно поставлены. Для хранения ядер. Случись что — все под рукой: и вода для тушения пожаров, и ядра для стрельбы по врагу.

Служивые — и казаки, и стрельцы, которых приходилось также время от времени нудить на работах по устроению крепости — ворчали недовольно. Мол, не пристало им, словно люду черному, на работах тех спину гнуть. Мол, их дело — государеву службу нести, а не крепость оборудовать. Но этот ропот не больно трогал Шеина. Собаки тоже брешут много, но много ли кусают?..