Николай Пахомов - Первый генералиссимус России [Proza.ry]

— С чего начнем? — как только Курск остался за окоемом, подскочил, пригарцевывая на коне, Щеглов. — С Обояни, как планировали ранее, или все же двинемся к Старому Осколу. А от него — сразу же к Новому. Так путь куда короче.

— Пусть и крюк немалый, но будем держаться прежнего плана, — поморщился Шеин.

Воевода не любил непрошеных советов со стороны лиц, ему подвластных. Кроме того, в Обоянь он хотел попасть не по прихоти, а чтобы, как и положено воеводе, собственным оком посмотреть на то, что делается в подвластном ему волостном граде. Город-крепость, возведенный на реке Псел в 1649 году по Рождеству Христову и стоявший на важном в военном значении месте, требовал пристального воеводского внимания. Можно было, конечно, его посетить и в другое время. Но вопрос в том, когда это время появится… Так почему же не воспользоваться случаем?..

— От Обояни же, двигаясь по Бакаеву шляху, выйдем к Короче… Заодно и шлях покараулим…

— Но Короча не входит в нашу часть засечной линии… — бестактно перебил Щеглов, не дослушав до конца. — Она под началом воевод Белгорода.

Ох, как не хотелось хитрющему казачьему голове бить копыта лошадей и собственный зад лишними десятками верст. Куда как проще было, не ища брода и не пересекая Сейм, двигаясь по его правому берегу к верховью, выйти на Старый Оскол. А оттуда, вдоль русла реки Оскол, прямо к Новому Осколу. Ни забот тебе, ни хлопот. Ну, встретятся малые речушки, которые раку — по клешню, воробью — по колено. Их преодолеть — конского брюха не замочить… А чтобы идти к Обояни, надо сам Сейм-батюшку пересечь. И тут не только конское брюхо будет мокро, но и всадники все искупаются… по самую макушку.

— Не входит, — подавляя в себе поднимающееся недовольство и раздражение упрямой настырностью казачьего головы, как бы согласился воевода, — только мы-то на государевой службе и думать должны о государевой пользе и об отечестве.

Щеглов рта не открыл, но всем своим видом как бы спрашивал: «Это как?»

— Двигаясь к Короче, а оттуда — к Яблонову и Новому Осколу, — то ли развивая свою мысль о государевой пользе, то ли отвечая на немой вопрос Щеглова, продолжил Шеин, — мы, во-первых, посмотрим собственными глазами на Муравский шлях и Изюмскую сакму, которые будем пересекать. Увидим и оценим, что там творится-делается. Ибо свой глаз — алмаз, — усмехнулся он, — тогда как чужое око видит всегда кособоко. — А во-вторых, проверим острожки и саму засечную линию до Нового Оскола. Много ли в ней дыр-прорех, требующих обновы да заплат на латание. И, — совсем назидательно, — как службу справляют служивые. Не спят-ленятся ли, не балуются ли зельем хмельным…

— Да, разумно, — согласился Щеглов и, тронув уздой коня, направил его к казачьим сотням, уже затянувшим протяжную походную песню. — Люблю поспевать…

«Что ж, неплохо поспевать даже песни поспевать», — проводил его взглядом Шеин. И, достав из переметной сумы свиток с чертежом Белгородской засечной линии, где были обозначены не только города, но и реки с речушками, стал отыскивать на Сейме место ближайшего брода. Не потому, что не знал место брода (тут бы сами служивые подсказали), а потому, что хотел убедиться, насколько верно составлен чертеж. Что поделать, уж таков был молодой воевода. Доверял, но и проверял.

Несколько подотставшие при начале разговора Щеглова и воеводы приказные и Никита Анненков (не хотели мешать беседе) тут же, пришпорив своих лошадок, придвинулись ближе. А от казачьих сотен уже катилось:

Хоть осень, по всем приметам, уже дышала в затылок, дни же стояли по-летнему теплые и довольно долгие. Правда, летнего зноя даже в полдень уже не предвиделось. Лазурь небес хоть и поблекла немного, но по-прежнему была недосягаемо высоко. Участившиеся облака лишь на короткое время закрывали собой золотой колобок солнышка, отбрасывая на землю огромные тени. И вновь уступали небесный простор светилу.

Земли до Обояни, а если быть точнее, до Псла лесостепные. Но степи все же преобладают. А уж за Пслом — так вообще одни сплошные степные просторы. Редко где лесной островок увидеть доведется.

Степь, по которой двигались курчане к Обояни, уже приобрела серебристо-бурый цвет. И была испещрена пологими балками и глубокими оврагами. Но чаще — перелесками, зарумянившимися и зазолотившимися, возле которых серебрились ковыли. Волнующееся под дуновением ветров бескрайнее ковыльное море, испещренное рябью таволги, подмаренника, сон-травы, полыни и лошадиного щавеля, убегало к окоему. И там, бледнея, сливалось с красками небесного свода. Запах полыни властвовал над всеми остальными запахами. И если только очень постараться и принюхаться, то можно было уловить и прохладу мяты и остатки пряных запахов медоносных трав. Не в поисках ли их, желая добыть последний взяток, проносятся, едва слышно жужжа, труженицы-пчелки да натужно гудят сердитые шмели… Впрочем, не гребуют они и блеклыми цветками серпухи, зонтичной ястребинки, зубчатки.

В высокой степной траве, еще не прибитой к земле ветрами и дождями, собираются в стайки перепела, фазаны и большие, словно гуси-лебеди, длинноногие дрофы. Пора отправляться на юг, к теплу, пока не задули северные ветры и не закружили лебяжьим пухом первые снежинки. Укрывали степные травы лисьи и барсучьи выводки, хорьков и зайцев, хомячков и сусликов, да и прочую мелюзгу в виде мышей и тушканчиков, ящерок, ужей и змей-медянок.

Не так уж часто, но в небесной выси проносятся стаи гусей и уток. Тоже проводят разбор-смотр своим силам, как встать окончательно на крыло и покинуть эти края. Вот и журавлиный клин, жалобно курлыча, — прощается с щедрой курской землей, — пересекает небесный свод, держа путь к югу.

Войско Шеина разделено на три части: стрелецкое, жилецкое и казачье. Последние, в свою очередь, разбиты на сотни и десятки.

Чтобы не мешать в походе друг другу и не глотать пыль из-под чужих копыт, сотни шли, соблюдая некоторое расстояние между собой. Однако походный строй выдерживали строго, шли купно — на виду друг у друга. И только дозорные из числа самых зорких казаков, охраняя войско, держатся поодаль, несколько впереди и с боков. Таков закон похода. Тихо не тихо, а бдительность должна быть.

Где-то в стрелецкой сотне, мерно покачиваясь в седлах, то рысит, то двигается шагом, давая лошадям передышку, десяток Фрола. А при одной из двух казачьих сотен можно заметить и скуфейку дьячка Пахомия.

Кони после переправы вброд через Сейм весело пофыркивали, лениво отбивались хвостами от надоедавших оводов и мух. На крылатых кровососов и осень не действовала. Количество их не уменьшалось, а жадность до чужой крови только нарастала.