Павел Байдебура - Искры гнева [роман и рассказы]

Размышляя над сообщением Карпа. Кислий радовался и тому, что рыжий запорожец Михаил Гулый сдержал уговор, оказался смекалистым и ловким: уладил дело с мажарами, сопроводил их на Дон, набрал угля и даже сумел усмирить этого пакостного баламута Головатого. "Да и Карп Гунька тоже хорош хват, — думал Саливон. — Такого нужно держать вблизи себя. Придётся, видимо, подкинуть ему какой-то грош или что-нибудь из пожитков…"

— Пей, Карп, — хлопал Кислий Гуньку по плечу. — Оковитая свеженькая, только что из винокурни. Пей, кому-кому, а тебе — от души — по венчик. Заслужил! И знай, в обиде не будешь. Одарю! За всё одарю… — И он лукаво усмехался и сладко жмурился. Ему вспоминалась ясноглазая красавица Катря, жена Карпа, за которой он назойливо ухаживал и которой в отсутствие мужа говорил эти же самые слова…

Карп почтительно брал из рук Кислия чарку и пил, навёрстывая упущенное за все дни вынужденного поста в дороге, в чумацком обозе.

О событиях, которые произошли за последние сутки, Гордею надо было поговорить со всеми чумаками, посоветоваться с ними, как быть дальше. Чтобы не терять времени на остановку, он решил сделать это в дороге, на ходу. Вдвоём с Савкою они подходили то к одному чумаку, то к другому и объясняли сложившееся положение. Но как только очередь дошла до понизовцев, те решительно потребовали остановить возы и собраться всем вместе. Головатый убеждал их, что задерживаться нельзя, что надо торопиться. Но всё было напрасно. Понизовцы упорно твердили: остановиться и разобраться в конце концов, чей же на самом деле этот обоз с рыбой, солью и чёрным камнем, около которого они гнут свои спины?

Выяснилось, что кое у кого из понизовцев ещё вначале, когда только трогались в дорогу, при виде мажар, выезжавших из степного хутора есаула Барабаша, закрадывалось сомнение, действительно ли все возы с товаром принадлежат запорожскому товариществу. Удивило их и то, что уже на четвёртый или пятый день пути на Волчьей, около Каменки, к обозу присоединились ещё запорожские мажары. Сечевики допытывались: "Кто их сюда пригнал? Как они здесь очутились?" Но Михаил Гулый и Карп Гунька, осеняя себя крестом, заверили всех чумаков, что возы из Бузулука, из Сечи. А что же теперь получается…

— Позор!

— Срам!

Обдурили нас, как мальчишек! — возмущались чумаки.

Но некоторые, понурив головы, молчали. Им, наверное, было безразлично, чьи возы, чьи волы и куда ехать, лишь бы — хорошая плата и харчи. А кое-кто даже бросал реплики:

— Чего орать-то, охать?..

— Получилось так. Ну и пусть…

— Того или другого, всё равно — не наше.

— Конечно, на чьём возу, того и добро.

— А мы подсунем богатеям не добро, а дулю… — возражали им в ответ.

— Вот бы сюда этих предателей — Гулого и Гуньку! Спросили бы, да ещё как спросили!

Сердца чумаков кипели гневом. Возмущение нарастало. Но всё это как тупым топором — в пустой след.

А время не ждало.

— Так что будем делать с возами дуков? — спросил Головатый.

Чумаки притихли. Стояли, опираясь на кнуты, молчали. Дело было не лёгкое. Ведь это в первый раз им приходилось решать такой необычный вопрос.

— А сколько тех возов? — спросили.

— Около четырёх десятков.

— Пусть забирают их себе каменчане. У нас и своего достаточно.

— Берите. Нам только — плату за чумакование, — просили понизовцы.

— Вот это справедливо!

— Каменчанам!

— А я так думаю, — подал голос кузнец Данило, — Барабашевы возы пусть идут на Сечь, а Кислиевы — каменчанам.

— Разумно!

— Пусть будет так!

— А тех, кто подло нас обманул… — начал Головатый.

— Клеймить позором!

— Позор им!

— Да, заклеймим позором! Отныне они нам не друзья! — закончил Гордей.

— Враги!

— Таким среди честных людей — не место!

— Заклеймить позором!

— Позор! — закричали чумаки.

Понизовцы тут же избрали своим атаманом казака Свирида Свербляка. Он дал слово препроводить возы на Сечь и там передать их куреням.

Прощание понизовцев с каменчанами было короткое, но тёплое, искреннее. Чумаки целовались, желали друг другу счастливой дороги и доброй удачи. Уже, разъезжаясь, замахали над головами шапками, брылями, выкрикивая громко: "Ге-ге-гей!"

И один обоз круто повернул на юг, а другой продолжал по-прежнему двигаться на запад.

Среди родных перелесков, полей, уже вспаханных, местами укрытых молодой с желтовато-синеватым оттенком порослью жита и пшеницы, чумакам дышалось вольнее, и даже волы, казалось, шли резвее.

Возы подтянулись ближе один к другому и катились без задержки. Чумаки торопились, им необходимо было прибыть в Каменку на рассвете, а не в полдень, как планировалось раньше и на что рассчитывал Кислий, готовившийся именно в это время встретить со своими наймитами обоз на подступах к селу.

Каменчане спешили не напрасно. Едва солнце выглянуло из-за горизонта, как впереди показалась Каменка. В низине, в прозрачной лёгкой дымке над Волчьей, из зелени садов выглядывали белые хатки, а по бокам их толпились овины, хлевы, сараи. Далеко за селом сплошными полосами протянулись дубравы, топи, сенокосы. И над всем — голубое спокойное небо.

Последняя короткая передышка. Волов, как это было заведено уже издавна, на этот раз не выпрягали. Каменчане осмотрели только возы и привели в порядок себя.

Гордей собрал чумаков.

— Что будем с ними делать? — показал он на Кислиевы мажары с углём.

— Если по-честному, то уголь наш.

— Наши руки рубили…

— Мы его везли…

— Охраняли… — послышались голоса.

— На нём наша кровь…

— И наших друзей, — добавил Головатый.

— Да, и наших друзей, — повторили чумаки за Гордеем и сурово сдвинули брови. Они снова представили себе мчащихся с диким воем ордынцев… тела мёртвых побратимов… могилу в степи у дороги…

Чумаки сняли шапки, склонили головы.

— Пусть берёт его кто хочет, только не Саливон.

— Ему ни мерки!

— Ни полмерки!

— Ни горсти!

— Ни уголька!

— Отдадим своим людям!

— У кого мало топлива…

— В кузню нужно дать.

— В кузню для всего общества, — заговорили, перебивая друг друга, каменчане.

— Так и сделаем! — сказал решительно Головатый и дал команду трогаться.

Мажары разъехались по селу. Чумаки подкатывали к дворам, вызывали хозяев и спрашивали, не нужно ли им топлива. Никто от угля не отказывался. Одни брали четверть, другие — больше. Слух о том, что раздают горючий камень, быстро разнёсся по всей Каменке. День был воскресный, каменчане находились дома: они выходили на улицу и охотно помогали чумакам разгружать уголь с возов.

К двору Кислия мажары ехали уже пустыми.

На свою усадьбу Савка въезжал с двумя своими и двумя возами Данилы. Откинув налыгач, кнут и шапку, он упал на колени посредине двора, поклонился до земли. Ему казалось, что рядом с ним, тоже на коленях, склонила голову и Оксана. И они вдвоём ждут благословения…