Павел Байдебура - Искры гнева [роман и рассказы]

— Говорили, что ты слышал, — повернула она голову к Гасану, — будто казак Головатый поехал к морю… — О том, кто именно говорил, Хрыстя не сказала, чтоб лишний раз не причинять боль упоминанием имени Захарки.

Гасан утвердительно кивнул головой.

— Гордей из тех людей, которые посоветуют и, когда нужно, помогут, — проговорила, как бы раздумывая, девушка и искоса пытливо посмотрела на Семёна. — Но где его там найдёшь?..

— Живы будем, найдём, — охотно ухватился Семён за мысль ехать на юг. — Найдём, — повторил он громче и ткнул Гасана в грудь, как это делал всегда Захарка, когда был чем-то взволнован или ему хотелось проявить свои дружеские чувства.

Хрыстя была рада, что Семён приободрился, повеселел, и всё же она сожалела, что не настояла на своём: ехать в Ясенево.

Почувствовав дружеское отношение Семёна и Хрысти, Гасан стал успокаиваться. Но в сердце нет-нет, а врывалась тревога: "А как меня примут те, другие урусы на берегу Кальмиуса?.." Однако его радовало, что он едет к морю, что скоро услышит его грохочущий говор, бурлящий, шумный и нежный плеск, увидит, как катят бушующие волны. И пусть хоть ненамного, но всё же приблизится к родному краю.

К устью Кальмиуса лучше всего добираться известной "Кальмиусской Сакмой". Но чтоб попасть на ту, дорогу, нужно было от села Каменки двигаться к берегам речки Берды, а потом в широкой пустынпой степи брать направление на юго-восток, таким путём за два-три дня можно добраться до Азовского моря. Однако ехать на юг и приближаться к ногайцам опасно. Могут напасть ордынцы. К тому же сейчас осень. Пойдут дожди, и легко застрять в непролазной грязи.

Советовались недолго. Головатый настоял ехать Чумацким шляхом.

Путь был немного длинней, отнимал больше времени, но зато не такой опасный. Вдоль Чумацкого шляха встречаются поселения, а в них — свои люди.

В дорогу взяли три котла, несколько сумок с пшеном, сухарями, кожаные мешочки с салом и саквы с овсом для лошадей.

После ранних осенних дождей снова распогодилось. Земля просохла. Из-за низких разорванных туч часто выглядывало, словно приветствуя путников, солнце. Заворожённая тишиною степь молчала. Кончилась пора осенних перелётов. Хоть изредка, холодноватую темень всё же пронизывали запоздалые крики гусей, а над болотистыми низинами, где ещё пышно росла зелень, взлетали стайки уток. Но в буераках, в зарослях кустарника — тихо. Разве что застрекочет иногда заинтересовавшаяся чем-то бойкая сорока. Появится, раз-другой дзынькнет, будто коснётся туго натянутой струны, суетливая синица и тут же снова спрячется среди веток. Дремлет открытый далёкий горизонт. На холмы, будто для того, чтобы покрасоваться, выскакивают сайгаки и через мгновенье, словно трепетный ветерок, исчезают, даже и не проследишь куда. Из-под копыт коня вымчит, озираясь, уже с белыми подпалинами заяц, отбежит в сторону и опять где-то притаится, заляжет.

Степь. Тишина.

Ехали быстро. Расстояние, которое чумацкие обозы обычно преодолевали две-три недели, конные алешковцы проезжали за полтора-два дня.

Дорога вела на северо-восток. За рекой Волчьей начали поворачивать на восток. А недалеко от речки Торец свернули с Чумацкого шляха на юг.

Пробираться степным бездорожьем было почти невозможно. Путаясь в полёгшей, всклокоченной траве, лошади быстро утомлялись, замедляли ход.

Как только останавливались, алешковцы начинали вести разговор о том, чтобы искать лучшую дорогу. Но Головатый упрямо не сдавался. Вёл за собою. При всяком удобном случае заезжал в поселения, встречающиеся по пути. Он убеждался, что повстанцы-беглецы из Бахмута и из придонецких сёл, хуторов нашли пристанище. Жилось им, конечно, очень тяжело, но всё же на воле — нет панских надсмотрщиков, над головой не свистит нагайка. Но долго ли так будет?..

— Боимся, что начнут рыскать арканники.

— А дальше куда бежать?..

— Куда?..

— Мы уже и так словно на краю света…

— Кто защитит?.. — делились люди своим горем с Головатым.

С каждым днём Гордей всё более убеждался: его намерение добиться, чтобы новая сечь взяла под защиту поселения здешних людей, затея хорошая, необходимая. Но как всё это осуществить?..

О чём думали алешковцы — неизвестно. Можно было только догадываться. Пучеглазый полковник, по фамилии Балыга, и белочубый судья, Сторожук, ко всему внимательно присматривались, так как знали, что край этот войдёт в новый округ Кальмиусской паланки и, значит, именно здесь им придётся скоро хозяйничать. Они старательно вписывали в свои тетради названия рек, поселений, их интересовало, сколько проживает в селениях людей, откуда они сюда прибыли и какое у них имущество.

Черноусый молодой алешковец — писарь Олесько — был хорошо обучен обозначать на бумаге условными знаками хутора, реки, глубокие овраги, скалистые гребни и большие буераки. Он старательно занимался этим делом, а листы складывал в небольшую кожаную сумку.

Наконец приблизились к морю. Голос его услышали ещё издали, когда перешли вброд реку Кальчик и поехали по-над широким заливом полноводного Кальмиуса. Сначала донёсся отдалённый шум, казалось, что это ветер раскачивает жёсткие кисти осоки или проносится над полями спелой пшеницы и чиркает колос о колос. Но через некоторое время шум превратился в грохочущий рёв. А вскоре с пригорка открылось и само море.

Колышется, горбится перед глазами седоватая вода. А дальше, к горизонту, она становится как бы покатой и ровною гранью упирается в небо. Вздымаются пенистые волны, словно забавляясь, подгоняют одна другую, куда-то исчезают и появляются снова и уже в каком-то бешеном разбеге катят к берегу. Разбиваясь о камни, откатываются назад и опять яростно бросаются на камни.

— Вот как разбушевалось Сурозское, — проговорил, зачарованно глядя перед собой, Олесько.

— Зачем же по-старинному, — отозвался Сторожук, — Азовское, а не Сурозское.

— Говорят, этим морем запорожцы добирались сюда, к Кальмиусу, — сказал Олесько так, чтобы слышали все.

— Верно, — кивнул Сторожук.

Головатый мог бы рассказать, что таким кружным путём запорожцы добирались не всегда, а только тогда, когда казакам, которые выбирались из Крыма, турки своими галерами загораживали дорогу к Днепру. Но Гордей промолчал, он внимательно разглядывал давно виденную местность.

Не доезжая до моря, Гордей направил коня ближе к Кальмиусу. За ним ехали все остальные. Через некоторое время оказались на широкой песчаной, поросшей редкими кустами гледа и таволги равнине. Среди кустов вилась едва заметная, давно не хоженная тропинка. Она привела к глубокому, местами замуленному и заросшему травой рву. Над ним торчал высокий, уже покосившийся, с зияющими во многих местах дырами частокол.