Анна Алматинская - Гнёт. Книга вторая. В битве великой

Из кухни вышла рассерженная Маша. На ней была засаленная бумазейная кофта. Коричневую юбку прикрывал ситцевый передник. Стала швырять вилки и ножи на стол. Древницкий, не замечая боевого настроения жены, сидел в задумчивой позе. Маша взорвалась, зло выкрикнув:

— Долго ли буду видеть в доме твою кислую рожу? — Древницкий в недоумении поднял голову, посмотрел на жену, пожимая плечами. А она уже "закусила удила", как он определял её выходки.

Воспользовавшись минутой, когда Маша переводила дух, он с горечью сказал:

— Пора кончать. Тридцать лет ты заедала мою жизнь, довольно! Я ухожу… Будешь получать половину пенсии. Живи, как знаешь.

— Будь ты проклят! — завизжала Маша. — Сколько лет я говорила тебе, уходи… Так нет. Вымотал из меня все жилы. Видеть тебя не могу! Убирайся!

Он встал, прошёл мимо неё, надев шляпу и накидку, вышел. Вчера, проходя по соседнему переулку, он видел на окне низенького домика наклейку: "Сдаётся квартира". Издали увидел белые ярлычки на окне, ускорил шаг. Хозяин жил в этом же дворе, и они быстро поладили.

Возвращаясь домой за кроватью и носильным платьем, встретил Серёжу. Тот вышел из дому после разговора с матерью, был в курсе событий..

— Папа, я помогу тебе…

— Помоги, Серёжа, позови извозчика, сразу заберём пожитки, хотя тут всего два шага…

В столовой на кровати лежали вещи. Офицерское пальто с поперечными погонами отставного подполковника, два кителя, сюртук, выходной штатский костюм. Всё это раньше хранилось в большом сундуке, аккуратно разложенное и засыпанное нафталином. Маша любила порядок и вещи хранила бережно.

Древницкий достал свой военный сундук, в котором держал документы и кое-какие записи. Уложил туда бельё, а одежду связал в простыню. Маша не выходила. "Вот и разрушена привычная жизнь…" — подумал Древницкий.

Пока Древницкий устраивался на новом месте, Серёжа прошёл в магазин, расположенный на углу, купил эмалированный чайник, два стакана с блюдечками, сахару, чаю, колбасы и хлеба.

— Давай, папа, новоселье справлять, — проговорил, входя в комнату.

Тут только Древницкий почувствовал, что голоден.

— Нож у меня перочинный имеется, а вот как с чаем?

— Это несложно, — попрошу у хозяйки самовар, а завтра заведёшь керосинку.

Пока Серёжа разжигал самовар, Древницкий расстелил газету, нарезал хлеба и колбасы. Потом развесил на стене одежду, благо съехавшие квартиранты не повыдёргивали гвоздей.

В комнате было пусто и неуютно, но зато свободно дышалось и царила успокаивающая тишина.

Пришёл Серёжа с самоваром. Потом принёс лампу.

Долго сидели отец с сыном, беседуя на разные темы.

На следующий день, получая пенсию в казначействе. Древницкий разговорился со знакомым чиновником, тот пожаловался, что заведующий архивом внезапно бросил работу и уехал из города.

— Даже не оформил своего увольнения. Такой неблагонадёжный парод пошёл, — горевал чиновник. Древницкий предложил свои услуги, их примяли, быстро оформив поступление.

— Завтра к девяти часам приходите. Я вас введу в курс дела.

Так Древницкий впрягся в служебную лямку.

Словно гигантская голубая чаша опрокинулась над плоской пожелтевшей степью. Смотришь — и видишь, что по краям этой чаши вьётся причудливый матовый узор облаков. Но посередине голубизны жарко сияет солнце, и его лучи обжигают. Вот матовая кайма начинает менять свои очертания, местами разрывается, местами густеет и тянется к солнцу. Вскоре тучи закрыли огненное светило. Степь нахмурилась, воздух посвежел. Лёгкий ветерок потянул с запада, нагоняя новые тучи. На пегом иноходце ехала печальная Елена. Давно выбрались из гор, кругом широкая бескрайняя степь, скоро железнодорожная станция. Она сядет в поезд и через несколько дней пути в удобном вагоне, потом в каюте, морем, и опять в поезде будет дома, в привычной обстановке своего тихого Замоскворечья. А там поездка за границу, встреча с сыном…

Пышный погребальный ритуал совершил Молдабек над останками друга кочевых народов. Пять дней поминали славного Громбатыра. Из сорока кочевий съехались представители, уважаемые в своих улусах люди. Пять дней надрывали душу прощальные песни плакальщиц, дастаны акынов.

Но вот погребальные церемонии окончены. Елена собралась в обратный путь. Вернувшийся Силин привёз письмо от сына. Бедный Андрей! Не зная о гибели отца, сообщал ему о благополучном переходе границы. Просил скорее приезжать с матерью к нему в Швейцарию…

Проплакав над письмом всю ночь, Елена поспешила с отъездом. Провожать её двинулся большой отряд джигитов во главе с самим Молдабеком. Они простились лишь тогда, когда, выехав из ущелий, увидели широкую опалённую солнцем степь. Дальше с нею ехали верные спутники: Анзират-ой и Силин.

— Елена Сергеевна, дайте коню повод. Он чует грозу и тянет, — проговорил Силин, пуская своего коня рысцой. Тут только Елена заметила, что затянула повод; она ослабила его, иноходец пошёл размашисто.

А думы, неотвязные, как тучи, которые заволокли всё небо, росли, сгущались, давили, наводя уныние. Вот уже виднеется далёкая станция, точно карточный домик на ровной крышке стола. Вдруг вдали над горами прокатился первый раскат грома. Как бы откликаясь, зазвучал густой голос паровозного гудка, иноходец пошёл быстрее.

Опять загрохотал гром, значительно ближе, сверкнул ятаган молнии, и первые капли дождя упали на руку Елены. Ещё небольшое усилие, и кони подошли к станции.

Обширное здание Военного собрания на Московской улице ярко освещено. К большому крытому подъезду то и дело подъезжают коляски, ландо, пролётки извозчиков. На благотворительный вечер в пользу раненых и осиротевших солдатских семей едут все, кому можно бывать в Военном собрании, в этом чинном учреждении. После концерта устраивают танцы. Устроителям вечера немало пришлось потрудиться и понервничать. Новый военный губернатор очень строго относился к либеральным программам. Когда он видел в программе имена Некрасова, Горького и новых революционных поэтов, то приходил в ярость и с пеной у рта требовал заменить их произведениями, славящими царя и отечество.

Утверждая программу благотворительного концерта, губернатор, как мелкий лавочник, торговался за каждый номер.

— Как? Горького "Буревестник"? Да это же революционный призыв!

— Полноте, какой призыв? Вся Россия декламирует, пресса печатает, официально разрешён… — говорила Хомутова, иронически глядя на апоплексическое лицо губернатора.

Сев в свою пролётку, она дала волю раздражению:

— Удивительный дурак. Хочет всю Россию под жандармский сапог упрятать.