Анна Алматинская - Гнёт. Книга вторая. В битве великой

— Ов-ва! Почтенного Абу-Бекира, просившего за несчастных, палками гнали от арка до чайханы, — покачивал головой гончар Аблакул.

— Ой, горе! Умрёт наш смелый Машраб, а мы, как овцы беззащитные, не знаем, как помочь ему…

— Пойдём, друзья, к старшине, что он посоветует нам… — предлагал Кудрат-бобо.

Разговоры велись почти в каждом доме. Старики вздыхали, шептали молитвы, молодёжь расправляла плечи, сжимала кулаки. Возле чайханы суетились бековские нукеры. Расстелили ковры, насыпали на подносы сушёные фрукты и сласти. Вскипятили чай. Норбай с десятком подручных приволок осуждённых и привязал к столбам.

Когда солнце указывало полдень, дали знать Мирзе Дотхо. Окружённый гостями и свитой человек в двадцать, важно восседая на высоком рыжем жеребце, бек подъехал к чайхане, осмотрел своих пленников. Потом глянул на толпу жителей, что окружила площадь, и приказал:

— Пусть люди подойдут ближе!

Нукеры стали прикладами подгонять людей, теснить к чайхане.

Высокий, худой, с длинной редкой чёрной бородой и с горящими злыми глазами, похожий на бродячего кота, казий подошёл к краю возвышения и пронзительным козлиным голосом зачитал приговор:

— Всем нечестивым жителям селения Поршниф, оскорбляющим единого пророка почитанием пяти святых!

Во имя аллаха милостивого и милосердного — да будет вечно прославлено знамя его! — мы, Мирза Юлдаш-бий Дотхо, волей величайшего повелителя священной Бухары, — да продлит аллах его дни, — правитель Шугнана, Роушана и Вахана, распорядитель жизни и смерти всех людей, населяющих эти провинции, повелеваем: четырёх отступников от истинной веры ислама, осмелившихся противиться воле нашей, мы нашли справедливым предать смерти, повесив за связанные руки на три дерева. Да будут они так висеть на устрашение непокорных, пока Азраил не вынет их души и не ввергнет их в адское пламя, где гореть им вечно.

А пока они будут дышать, каждый имеет право ударить плетью или сделать надрез на преступном теле один раз, но не ускорять смерть мятежников…

Да будет так! Аминь.

В предсмертные минуты приговорённые молитвой славят имя аллаха, как должен славить его каждый мусульманин, уходящий из жизни.

Обречённые на мучительную смерть стояли перед возвышением. Впереди — кузнец Машраб. Его длинные спутанные волосы, покрытые спёкшейся кровью, налезали на горящие глаза. Кровь алела и на небольшой чёрной бороде. Рядом стоял Ильгар. Несмотря на перенесённые побои, он гордо расправил плечи и с ненавистью глядел на сытые лица врагов. Два других смертника, братья, едва держались на ногах и поддерживали друг друга локтями.

Прошла томительная минута. Но вот тишину разорвал хриплый громкий голос. Все повернули головы в сторону кузнеца. На пороге смерти вместо молитвы он нараспев читал стихи великого поэта:

К кузнецу присоединился его подручный;

Неподвижное лицо Дотхо ничего не выражало. Из-под опущенных век он всматривался в лица придворных, потом взгляд его перешёл на обречённых людей и на тех, что стояли беспорядочной толпой неподалёку.

Нукеры ждали знака владыки. И вот, подняв лицо, он провёл ладонями от висков по щекам и бороде, громко провозгласил:

— Алиб барин! [45] Алиб барин — Да будет воля божья!

В тот же миг нукеры кинулись к осуждённым, окружили их, поволокли к деревьям, подтянули за связанные руки к толстым сучьям. Судорожно вздрагивающие тела медленно раскачивались.

Сабир-байбача подошёл к Ильгару.

— Сын дохлой собаки и шакала, — зашипел он злорадно. — Когда сдохнешь, я сниму с тебя кожу для подстилки у порога. Каждый раз буду топтать её…

Он дёрнул несчастного за ногу раз, другой. Юноша вздрогнул от нестерпимой боли.

Молодой нукер не выдержал:

— Убирайся отсюда!

— Ну-ну, смотри! Самого подвесят…

— Мы выполняем волю бека. Только раз можно ударить казнённого, а ты уже четыре раза его коснулся.

— Ну ладно, то не в счёт. Я один раз…

Он вытащил нож и быстрым движением распорол кожу на ноге Ильгара от колена до самой щиколотки. Ильгар застонал. Но взвыл и Сабир. Висевший рядом Машраб пнул негодяя связанными ногами так сильно, что тот упал навзничь. Байбача с воем кинулся к беку. Но что такое?.. Бек поспешно встаёт и скрывается в маленьком чулане. Бегут с айвана гости. Сабир пугливо оглянулся.

По дороге, вздымая пыль, мчалась группа всадников. На ярком солнце белели рубахи, за плечами поблёскивало оружие.

Осадив на всём скаку коней, отряд шагом подъехал к краю айвана, остановился.

— Где бек Мирза Дотхо? — спросил Силин, оглядывая испуганно жмущихся к стене нарядных людей.

— Их великолепие бек — да будет он благополучен! — изволили заболеть… — пролепетал дворецкий Сатреддин-бай, склонясь в поклоне.

— Немедленно освободить этих несчастных!..

Ахмед-Джан не выдержал. Как это! Он, сардар, воспитатель наследника афганского престола, полковник, должен терпеть вмешательство презренных гяуров, простых солдат? Вне себя от ярости он подскочил к самому краю айвана и крикнул по-афгански:

— Ты, ничтожная грязь, как смеешь распоряжаться во владениях священной Бухары?

Силин повернулся к нему и на чистом кандагарском наречии спросил:

— Кто вы, почтеннейший? Кто дал вам право кричать на русского воина?

Сардар не ответил.

— Эй, нукер! — скомандовал он. — Стащить их с лошадей! Связать!

В тот же момент вся бековская стража окружила всадников. Замелькали палки, ножи.

Сеид Мурсаль схватил за рукав Ахмед-Джана.

— Вы здесь гость… На чужой земле. Хотите вверг нуть бека Дотхо в пучину бедствия; его обезглавит эмир, — шипел он в ухо афганцу.

Силин крикнул:

— В нагайки, ребята! — и первый стегнул по руке сардара, выхватившего револьвер. Оружие выпало.

Казаки, вздыбив коней, так ловко действовали плетьми, что нукеры рассыпались, словно орехи из опрокинутой корзины.

Как только началась свалка, Сабир-байбача спрыгнул с айвана и, подкравшись к Ильгару, занёс руку с ножом.

— Теперь уж я расквитаюсь с тобой.

Он не успел всадить нож в свою жертву. Послышался свист нагайки — рука его повисла. Второй удар ожёг плечо. Сабир свалился под ноги коня.

— Али-Салим, Алёша… — прошептал почерневшими губами Ильгар.

Тотчас все четверо были сняты с деревьев. Чайханщик хлопотал возле них, напоил остывшим чаем, перевязал раны и помог уложить на арбу.

Тем временем гости бека поспешно скрылись в арке, где их расторопные, догадливые слуги уже седлали коней.

Когда послышался скрип отъезжающей арбы и цокот копыт, к чулану подошёл дворецкий Сатреддин-бай и, смиренно склонившись, проговорил: