Клыч Кулиев - Махтумкули

Караджа действительно, увидев приближающуюся толпу аульчан и проклиная глупость брата, попытался спрятаться за кустом гребенчука, насколько позволяла веревка. Поэтому его и не заметили в первую минуту. У него уже стала появляться надежда, что удастся отсидеться здесь, как один из подростков запустил в овраг камень. За первым последовал второй, пятый, и скоро целый град камней обрушился на заросли гребенчука. Несколько ударов Караджа снес молча, только вздрагивал. Однако когда один увесистый голыш сухо чмокнул по локтю, а второй вскользь, но так, что в глазах потемнело, царапнул по макушке, Караджа не вытерпел, глупо завыл от боли и обиды и рванулся на толпу. Толпа, роняя камни и палки, кинулась врассыпную.

К оврагу подбежал запыхавшийся Мяти-пальван. Его моментально окружили, наперебой рассказывая об удивительном явлении — воскресении Кандым-шиха; теперь уже многие не сомневались, что Чары-Келев прав.

— Ших? — с сомнением покачал головой седой богатырь и, отдышавшись, направился к оврагу. Люди начали снова поднимать с земли камни — всем было до невозможности любопытно, что сделает с отчаянным Мяти-пальваном, который ни бога, ни черта не боится, воскресший ших.

Между тем Мяти-пальван спустился в овраг и уже взбирался на противоположный склон: так было быстрее, нежели обходить овраг кругом. Добравшись до Караджи, который лежал, уткнувшись лицом в землю и хрипло дыша, Мяти-пальван с опаской потрогал его за плечо.

— Кто ты, эй?… Что случилось?.. Ну-ка, вставай!

Караджа безмолвствовал, только плечи его задрожали. Мяти-пальван накинул на него свой халат и крикнул:

— Эй, джигиты! Идите-ка, помогите бедняге!

Сначала несколько более храбрых, а затем все, словно сорвавшаяся лавина, с криком и гамом ринулись через овраг на противоположную сторону и мигом окружили Мяти-пальвана и лежащего ничком человека. Мяти-пальван отвязал веревку от шеи Караджи, развязал ему руки. Увидев на затылке несчастного узел, догадался, что у него заткнут рот, развязал платок и ахнул:

— Караджа-батыр, ты ли это?! Что ты здесь делаешь в таком виде?..

Как ни странно, люди проявили очень сдержанное сочувствие к бедственному положению своего односельчанина. Некоторые высказывали даже откровенно язвительные замечания. Видимо, многие в глубине души очень неприязненно относились к Карадже из-за его постоянной готовности бежать с вестью к Адна-сердару. Повесив нос стоял и Чары, чувствующий, что теперь ему вообще не пройти по селу от насмешек. А Мяти-пальван все допытывался:

— Как ты в таком положении очутился, Караджа-батыр? Ну не лежи ты колодой, отвечай, когда спрашивают!..

Тот самый парень, который заставил Чары вести всех к оврагу, недружелюбно засмеялся и посоветовал:

— Не трогайте его, Мяти-ага, пускай лежит! Давайте кинем на него пару лопат песку и уйдем!

— Зачем закапывать? — отозвался второй насмешник. — Пускай так лежит — интереснее!

Тогда Караджа впервые поднял голову и, размазывая по щекам слезы и грязь, свирепо гаркнул:

— Идите ко всем чертям отсюда!

— Ого! — удивился первый парень. — Грозишь? Ладно, давай халат, и мы пойдем к чертям! — И он сорвал с Караджи халат.

В толпе послышались смешки. Караджа скорчился, затравленно поглядывая по сторонам. Кажется, только сейчас он почувствовал отчуждение, которое возникло между ним и односельчанами. И раньше ему приходилось терпеть от них, но он считал это не любовью отдельных людей и злился, пытался метить доступными ему способами, как сделал это, например, с Анна-Коротышкой за то, что тот однажды подшутил над ним в компании.

Сейчас Караджа увидел настолько единодушное презрение со стороны почти всех односельчан, что это вызывало уже не злость, а страх. Он вспомнил почему-то, как восприняли люди весть о пленении Адна-сердара, и ему захотелось тоскливо завыть.

Мяти-пальван отобрал у парня халат, вновь накинул его на Караджу и строго сказал:

— Довольно, парни! Пошли-ка по домам, а он тут сам управится. — Однако строгости надолго не хватило, и Мяти-пальван, улыбаясь, в усы, добавил: — Караджа-батыр, как добрый человек, видно, пообещал уже за свое освобождение а жертву аллаху одну овцу. Пойдемте освежуем ее и устроим хороший той.

Люди, особенно молодежь, дружно подхватили предложение Мяти-пальвана. Однако общее согласие нарушил истерический женский крик: какая-то женщина бежала от аула к оврагу, за ней вдали поспешал еще кто-то. Узнав в бегущей Садап, люди остановились в изумлении, а Караджа съежился еще больше, словно каждое проклятие, вылетающее из уст Садап, било его, как камень.

— Ох, чтоб ты не лежал в своей могиле! — вопила между тем приближающаяся Садап. — Чтоб сгорел твой труп!.. Чтоб тебя аллах покарал!..

— Что случилось, Садап-гелин? — вышел ей навстречу Мяти-пальван. — Кого так проклинаешь?.. Да успокойся ты!

Садап крикнула:

— Честь нашу опозорил этот негодяй!

Послышались недоуменные голоса:

— Кто опозорил?

— Что случилось?

— Кто же еще, как не этот ненашедший пристанища бесчестный кобель! — надрывалась Садап. — Вай-эй, братья, опозорил он нас!..

— Ты не вопи без толку! — строго потребовал Мяти-пальван. — Понятнее скажи, кто он такой!

— Тархан, чтоб его труп сгорел, вот кто!.. О аллах милосердный!..

— Он что — обругал тебя, избил или как? — допытывался еще более посуровевший Мяти-пальван.

— Увез с собой эту бесстыдницу Лейлу!.. Братья, садитесь на коней, если вы мужчины!.. Они не успели ускакать далеко — догоните их, живыми в землю заройте! Ох, был бы дома сердар!..

Никто не отозвался, и Садап накинулась на окружающих:

— Что вы стоите, люди? Где ваше мужество?.. Да разве вы гоклены? Какой-то безродный пришелец топчет вашу честь, а вы раздумываете!.. Вах, несчастная, я!.. Кому пожаловаться мне, к кому обратиться?.. О боже мой!..

Человек, двигавшийся вслед за Садап, оказался Шаллы-ахуном. Он подошел, кинул быстрый подозрительный взгляд на куст гребенчука, отвернулся и воскликнул, потрясая сухими ручками:

— О харам-заде! О проклятый! Сердар любил его, как сына, а он отплатил такой неблагодарностью… О поруганный аллахом!..

Ему казалось, что он ругает Тархана, на самом же деле его проклятия скорее относились к Карадже, которого он узнал и клял за свой недавний страх, так неприличествующий духовному лицу. И кумгана вдобавок не видно — либо затоптали в землю, либо утащили. А кто виноват? Опять тот же нечестивец Караджа.

Обратившись к Мяти-пальвану, ахун жалобно пропищал:

— Мяти! Честь сердара — наша общая честь! Не дадим растоптать ее нищему бродяге! Надо быстрее людям садиться на коней, надо догнать его и наказать!.. Как ты думаешь, Мяти?

Мяти-пальван не был сторонником нарушения закона или обычаев, но в душе он одобрял поступок Тархана. Будучи человеком добрым и справедливым, не один раз искренне жалел несчастную Лейлу, однако помочь ей ничем не мог да и, честно говоря, не стал бы вмешиваться в чужую семейную жизнь. Но вот на это решился другой, и старый Мяти в душе говорил ему: "Молодец!"