Клыч Кулиев - Махтумкули

— В кибитке повесить можно! Вон как раз возле минарета две пустых кибитки стоят!

Предложение понравилось сотнику.

— Идите, снимите кошмы с одной кибитки! — приказал он, мысленно прикидывая высоту терима. — Веревку возле самого тюйнука привяжите!

И побежал докладывать Абдулмеджит-хану.

Хан согласился, только недовольно сказал:

— Чего тянешь? Быстрее надо! Собери всех жителей села! Пусть смотрят и поучаются! Я сам там буду!

Часовой доложил, что идет ахун.

— Пропустите, — усмехнулся Абдулмеджит-хан.

Он догадывался, зачем явился Эмин-ахун. "Несколько дней с постели подняться не можешь? — зло бормотал он. — Ничего, ахун, ты у меня еще через костер прыгать будешь!"

Натужно кашляя, вошел Эмин-ахун, поставил посох у двери, разулся, протянул обе руки Абдулмеджит-хану.

— Эссалам-алейкум!

Абдулмеджит-хан пренебрежительно ответил на приветствие, предложил садиться. Ахун сел так, словно собирался читать намаз, погладил ладонями длинную бороду, сдерживал дрожь рук.

— Добро пожаловать, господин темник!

— Спасибо, — иронически сказал Абдулмеджит-хан. — Слышал, что вы болеете и подняться не можете?

— Да, дней семь-восемь уже мне нездоровится… Пришел к вам потому, что нельзя было не прийти — только что мне сообщили страшную весть.

— Это какую же весть? — прищурился хан. — Ту, что ваши люди убили одного моего сарбаза, а второго тяжело ранили?

Ахун помолчал.

— Разумеется, это очень плохая весть, — наконец согласился он. — Но все же, господин темник, простите вину бедняги. Он человек мирный, не смутьян. Бес попутал, с кем не бывает… Как я слышал, ваши сарбазы тоже одного парня убили, ранили несколько человек… Конечно, все это печально, но я прошу вас смилостивиться и простить Чарыяра хотя бы ради меня. Если вы его повесите, меня осудят и взрослые, и дети.

— Убил он, казню я, — возразил Абдулмеджит-хан. — Вы-то здесь причем?

— Я задержал народ, господин темник.

Абдулмеджит-хан притворно удивился.

— Как это вы задержали? Да посмотрите — кругом пустые кибитки! Где их хозяева, если вы их задержали? Половина населения в Чагыллы перешло! Почему же вы их не отговорили?.. Ради вас мы на три дня задержали войско в дороге. На целых три дня! А вы даже на вызов хакима не соизволили явиться!

— Не мог, господин темник… Приехал бы, если б хоть на ногах мог стоять… Нездоровилось мне.

— А почему другого человека не послали?

— Можно было, да посланец ваш сказал, что обязательно только сам должен поехать, а я не имел сил…

Гнев хана нарастал. В его душе все клокотало от злости. Ему хотелось многое сказать ахуну. И он решил, как следует припугнуть его, а затем уже продиктовать свою волю. Поэтому он еще жестче сказал:

— Вы не цените наше уважение, ахун! Думаете, что государство боится вас? Хотите, я всех вас сегодня же выселю отсюда? Если человек не дурак, он не будет ссориться с государством. Ну, допустим, убежали вы. Куда убежали? За Атрек? Пушки и там вас достанут. Или в Хиву побежите, в Бухару? Там вас тоже не встретят с распростертыми объятиями, будьте спокойны! Мы уже переговорили с Хивой и Бухарой. Не питайте на них ни малейшей надежды. Или вы надеетесь на Шукри-эффенди, а?

Хан пристально посмотрел на собеседника, проверяя, как подействует этот вопрос. Ахун сжался и побледнел. Он растерянно прикусил кончик бороды, не зная, что ответить. Абдулмеджит-хан, поняв, что нащупал слабое место, продолжал:

— Шукри-эффенди рассказал нам обо всем. И о разговоре с вами тоже!.. Впрочем, мы и без него обо всем знали. Так что не будьте наивным, ахун, нам все известно!

Взяв в себя руки, Эмин-ахун с достоинством сказал:

— Не знаю, господин темник, что вам мог рассказать Шукри-эффенди. Мы тоже имеем глаза и уши и умеем думать. Хоть мы и не мыслители, разумом проникающие сквозь камень, однако умеем добро отличать от зла и близкое от далекого. Какое зло мы видели от Ирана, чтобы искать защиту в Турции?

Ахун смело и прямо смотрел в пылающее лицо Абдулмеджит-хана. Хан, видимо, не ожидал такого решительного ответа. Он посмотрел на собеседника с удивлением и буркнул:

— Очень хорошо, что понимаете это!

Ахун, приободрившись, продолжал в том же тоне:

— Разные люди есть, господин темник, есть понимающие, а есть и не понимающие. Вы говорите, что часть народа бежала. Но не я же надоумил их бежать, правда? Я сам сижу перед вами, и все мои родные, все близкие остались дома, хотя, если бы хотели бежать, то сумели бы сделать это заблаговременно. Я не один раз выходил к людям и убеждал: сидите по домам, от государства убежать нельзя и не надо этого делать. Однако народ как стадо — часто за дурным козлом бежит к пропасти.

Абдулмеджит-хан без улыбки посмотрел на Эмин-ахуна.

— Значит, вас они не слушаются, нам не подчиняются. Что же станем делать? Похлопаем по плечу и скажем: "Молодцы!" Так, что ли?

Эмин-ахун промолчал и, возвращая разговор к первоначальной цели своего прихода, сказал:

— И все же, господин темник, простите Чарыяра. Ради меня простите.

— Ради вас? — нахмурился Абдулмеджит-хан. — Нет, ахун, ради вас мы и так слишком много сделали — на три дня остановили сарбазов. И кроме того… кроме того, вы опоздали со своей просьбой. Надо было приходить раньше. Но сейчас приказ уже отдан, отменять его я не стану. Виновный понесет наказание!

Ахун глубоко вздохнул:

— Ну, смотрите сами… Недовольства будет много.

Бледные губы Абдулмеджит-хана искривились в презрительной гримасе.

— Угрожаете?

— Нет-нет, — торопливо ответил ахун, делая рукой отрицательный жест. — Избави боже! Угроза нищего — мольба его, господин темник. Мы можем только умолять…

— А если вашу мольбу оставят без внимания, вы поднимете бунт, да?

— Боже упаси! Вы меня не так поняли, господин темник!

Я просто хотел сказать, что в народе много смутьянов и это будет им на руку.

— Ну и пусть!

Некоторое время Эмин-ахун посидел, беспокойно ерзая. Потом сказал просительно:

— Если разрешите, господин темник, я пойду?

Абдулмеджит-хан не ответил.

Эмин-ахун торопливо обулся, кивнул на прощание и ушел, на этот раз не кряхтя и не задыхаясь, словно беседа с ханом сразу излечила его от болезни. Глядя ему вслед злыми глазами, Абдулмеджит-хан мысленно выругался.

Люди, собравшиеся около шатра Абдулмеджит-хана и не отходившие, несмотря на неоднократные грозные предупреждения часовых, были уверены, что хан снизойдет к просьбе ахуна, помилует Чарыяр-агу. Когда же Эмин-ахун, пробормотав: "Ай, люди, мои слова не возымели никакого действия…" и стуча посохом, быстро прошел мимо, раздались возгласы возмущения:

— Если жаждет крови, пусть и нас убивает!

— Где Чарыяр-ага был, там и мы были!