Клыч Кулиев - Махтумкули

С первых минут знакомства Тархан очень не понравился Махтумкули — казался ограниченным, пустым, жестоким человеком. Теперь же… Особого восхищения и теперь не было, но Тархан уже не походил на глупца, на рядового грабителя. Он не просто грабил, он подводил теоретическую базу под выбранную им жизненную линию, он оправдывал жестокость, и казалось нет силы, которая заставила бы его свернуть на другой путь. «Сильный бьет, слабый спину подставляет… Мне сгибаться не хочется». Потому он и печется только о своей корысти — грабит села, ломает человеческие судьбы? Впрочем, это тоже одна из разновидностей философии. Если бы понадобилось дать ей определение, подойдет термин «философия бандита».

Незаметно они приблизились к пленникам. Это было жалкое зрелище. Глаза этих обездоленных были безжизненны и тусклы, лица унылы. Бесчисленные заплаты пестрели на лохмотьях. Одни из пленников были босы, другие обуты в нечто из войлока или сыромятины, на головах некоторых была шыпырма [24] Шыпырма — головной убор. из облезлой овчины. Видать, не слишком большого достатка было разграбленное село.

Нурджан, видя, что Махтумкули хмурится, попытался разрядить обстановку. Он указал на женщину, которая ехала, закутавшись в халат. Причем ехала не на осле, а на лошади.

— Это самое твое большое сокровище, Тархан-хан? Покажи ее нам, мы специально приехали взглянуть на нее.

Махтумкули и без того еле сдерживался. Бестактность Нурджана окончательно вывела его из себя — у него жилы на шее напряглись так, что, казалось, вот-вот лопнут. Взгляд его, брошенный сперва на Тархана, затем на Нурджана, был как удар плети. Рванув повод, он хлестнул коня по крупу и поскакал к своему каравану.

Дни проходили за днями без всяких происшествий. Уже много было сделано привалов, много ночей проведено в открытом поле, под высоким шатром небосвода. Обычно двигались с восходом солнца до самых сумерек — благо погода позволяла идти днем. К вечеру выбирали удобное для привала место, укладывали верблюдов, разжигали костры, расставляли наблюдателей. Долго не засиживались — попив чаю и поужинав, тут же ложились спать, чтобы встать на утренней заре.

И вот — вдали засверкало море…

…Сегодня верблюдов уложили рано, сразу после полудня. Окрестности Кендирли [25] Кендирли — село, располагающееся близ нынешнего г. Красноводска. походили на оживленную торговую площадь — собрался торговый люд, из ближайших селений, прибывшие морем русские купцы вынесли свои товары на берег. Товаров было много: различные ткани, деревянная и металлическая домашняя утварь, предметы обихода, посуда, самовары, чайники и пиалы.

По всему было видно, что русские купцы не новички в Кендирли — они окликали по именам своих старых знакомых, хлопали их по плечам по-свойски, а со стариками, соблюдая этикет, здоровались учтиво, двумя руками. Обычно купцы народ прижимистый, но нередко они верили покупателям на слово, давали товары в долг. Это было необычно.

Махтумкули издали наблюдал за необычным базаром, ему еще не доводилось видеть русских торговцев. Один из них — грузный толстобрюхий человек небольшого роста с дремуче волосатым лицом заинтересовался пристальным вниманием незнакомого джигита, сказал что-то стоящему рядом толмачу-татарину. Потом подошел поближе, разглядывая.

Махтумкули ничем не отличался от обычного путника. На нем были штаны и рубаха из простой крашенины, будничный халат, поношенные сапоги, тускло-желтая папаха. Никто не признал бы в нем ни муллу, ни учащегося высшей мусульманской школы — просто ладный, здоровый сельский парень. Чем он глянулся русскому купцу, что тот панибратски треплет его по плечу и бормочет что-то непонятное, тыча локтем толмача-татарина?

Татарин сказал по-туркменски:

— Хозяин предлагает, не хочешь ли ты поехать в Аджи-тархан [26] Аджитархан — Астрахань. ? Ему нужны шесть таких, как ты, молодцов. Через пару месяцев домой вернешься, привезешь с собой хорошие товары.

Махтумкули сделал отрицательный жест:

— У меня другой путь: Хива.

Сопровождаемый группой спутников, подошел бородатый здоровяк — торговец Дурды. Махтумкули познакомился с ним, когда весной возвращался из Хивы. Дурды много лет вел торговые дела с иранцами, а последнее время его почему-то привлекала Россия.

Пожав руку поэта и осведомившись о здоровье, о делах, он сказал толмачу:

— Объясни Ивану, что молодца этого зовут Махтумкули, он почитаем в наших краях за большого поэта.

Волосатый купец Иван удивился, хлопнул себя по ляжкам руками, поцокал языком, покрутил кудлатой головой.

— Ска-ажи на милость! А я, грешным делом, вознамерился нанять его к себе в казаки. В охрану то есть. Поди ж ты, какая конфузия!

— Ничего, — успокоил Дурды, — мы тебе других в охрану найдем, только раскошеливайся.

— За нами не заржавеет, — купец вытащил часы на толстой золотой цепочке. — Время-то катит. Где ваш конь?

Неподалеку остановился всадник. Все взгляды обратились в его сторону. Он приблизился и снова натянул поводья, ожидая указаний хозяина. Дурды велел ему слезть, подвести коня к толстобрюхому Ивану.

— Ну, как? Подходит? Нравится?

Серый огненно-глазый жеребец с белой прозвездью на лбу, грыз удила, ронял хлопья пены, нервно приседал, стриг ушами. Купец осторожно потрепал его по холке, отступил на несколько шагов, оглядел сощурясь.

— Н-да-а… Это, брат, не конь, это прямо светопреставление какое-то…

— Да ты сядь на него, — Дурды протянул купцу плетку, — сядь да погони. Не бойся, земля мягкая, если что.

Купец остерегающе выставил ладони:

— Боже упаси! Я и на лавке-то росшивы еле-еле сижу, а ты…

Он засмеялся, покрутил головой, представив себя всадником.

— Красив бес!

Жеребец был действительно хорош — с гордой лебединой шеей и блестящим крупом, словно смазанным оливковым маслом, он буквально сверкал в настильных лучах коснувшегося моря солнца, чему способствовала и позолоченная, усыпанная драгоценными камнями сбруя. На такого сядь лишь, пришпорь — и он развернет невидимые пока крылья, взмоет в небеса.

Махтумкули коснулся руки Дурды.

— На продажу отправляете?

Торговец внушительно кашлянул.

— В подарок русскому царю отправляем. Говорят, у них царем женщина нынче. Коней любит, говорят.

Иван опять посмотрел на часы, властно приказал:

— Давай, пошевеливайся, работнички! Коня надо погрузить на судно до захода солнца. А ну, поднавались! Да осторожно мне!

Прислужники окружили скалящего зубы, норовисто задирающего морду жеребца, повели к весельному катеру, который покачивался в нескольких шагах от берега. Другие заторопились ладить и укреплять сходни.